"Мама, даже если меня убьют на войне, я вас никогда не оставлю"

О 22-летнем бойце 80-й аэромобильной бригады Пете Полыцяке в «Фейсбуке» написал его друг Александр:

«Мій побратим, кіборг „Чорний“ закатований терористами. Викололи очі, руки зв’язані… Чому ніяке падло не вимагає довічного ув’язнення його вбивці?»

На страничке в социальной сети Петя Полыцяк выглядит старшеклассником. Румяный, с ясными добрыми глазами и открытой улыбкой. Тем не менее он был отважным и опытным бойцом, который не раз рисковал своей жизнью, спасая побратимов. Когда прошлой зимой украинские солдаты, оборонявшие Донецкий аэропорт, остались без еды, воды и боеприпасов, они дважды прорывались через простреливаемую террористами территорию. Петр грузил раненых товарищей в БТРы, прикрывал их, а сам возвращался на боевые позиции. 20 января, после героической 242-дневной битвы, аэропорт был взорван. Террористы сделали это обманом: пообещали штабу АТО прекратить огонь и дать коридор для эвакуации раненых и убитых, а сами тем временем заминировали перекрытия первого этажа нового терминала и взорвали его. Под обломками остались украинские солдаты. И мертвые, и живые. Те, кого не смогли извлечь из-под завалов побратимы, попали в плен, где их ожидали еще большие мучения. Среди них был и Петр Полыцяк…

На пороге небольшого домика в селе Борбин Ровенского района меня встречает отец Пети Полыцяка Петр Владимирович, крепкий седой мужчина. Знакомит меня с 78-летней матерью, бабой Галей, и женой — Верой Николаевной. От одного взгляда на мать, потерявшую своего сына, в горле у меня появляется комок, а на глаза наворачиваются слезы. Она, кажется, уже выплакала свое горе. Вера Николаевна не обращает внимания на сбившийся на голове черный платок и, словно в забытьи, покачивается взад-вперед на стуле, держа в руках фотографии Пети и вырезки статей о нем из местных газет.

*Зимой 2015 года эта фотография облетела чуть ли не все западные СМИ. Никто не знал, что на ней изображен Петр Полыцяк, до последнего оборонявший Донецкий аэропорт

— Для каждой матери свое дитя — самое лучшее, но Петя мой был особенным, — глухим, осипшим от слез голосом говорит Вера Николаевна. — Он со всеми дружил, каждому старался помочь. Бабке старой в нашем селе воды принес, так она аж прослезилась: говорит, за всю жизнь ей никто не помогал. Едем с Петей в автобусе, он всегда место старшим уступает, я, признаюсь, его иногда даже одергивала, чтобы не вскакивал. Но он так не мог…

— Меня в детстве сиреной называли, потому что я был непоседой и хулиганом, — грустно улыбается Петр Владимирович. — А сын, хоть и похож на меня внешне, вырос спокойным: не пил, не курил, не дрался. С девушкой из соседнего села встречался, Марийкой…

— Он хотел после войны на ней жениться, — объясняет мама. — Купил кольцо, привез ей швейную машинку. Очень хозяйственный был. И работяга. Сначала хотел стать полицейским, но потом передумал получать высшее образование. Ради четверых сестер. «Тебе мама, их поднять надо. Я пойду работать и буду тебе помогать», — говорил. Выучился в профтехучилище на тракториста, а потом пошел в армию, в десант. Сразу после срочной службы устроился в Киеве разнорабочим. Приезжал домой с деньгами и подарками для девчонок. Алине тогда был 21 год, Диане — 16, Наде — 15, а Славинке — семь.

Помню, в сорок лет, когда у меня уже было четверо старших детей, я вдруг узнала, что беременна. Сын очень просил братика, а родилась сестричка. Слабенькая, болезненная, Славинка была вся обвита пуповиной. Ее забрали в Ровно в реанимацию. Я тогда в шутку сказала Пете: «Давай оставим ее в больнице. Зачем нам еще одна девка, да еще такая слабенькая?» Сын воспринял мои слова серьезно и перепугался: «Мама, ты что? Ни в коем случае! Это все мои девочки, я их никому не отдам». Отношения с сестрами у сына были очень теплые. Петя шутил с ними, баловался, все им покупал, ни в чем не мог отказать. Они тоже всегда радовались его приезду, пекли торты. Когда старшая дочь Алина родила малышку, Петя играл с племянницей, забавлялся, носил на руках. Души в ней не чаял.

В августе 2014 года Петра Полыцяка мобилизовали. После прохождения учебки в Яворове Львовской области отправили на передовую. Сначала в Константиновку, потом — оборонять Донецкий аэропорт.

— Мы очень переживали за сына, — вздыхает Петр Владимирович. — Когда пришла повестка, даже предлагали ему откупиться. Но Петя слышать об этом не хотел: «Нужен стране — пойду воевать». Правда, его хотели определить в другое подразделение, но он настоял, что будет служить в 80-й бригаде — той самой, в которой был в армии.

— С того времени сын всего раз приезжал к нам, — говорит Вера Николаевна. — Еще когда был в учебке, отпустили домой на один день. Помню, сказал мне: «Мама, вы не волнуйтесь за меня. Я сделаю все, чтобы не пустить врага на мирную территорию, не дать ему грабить наши дома и насиловать наших девчат. А что со мной станется? Даже если пристрелят — не беда. Сестричкам достанется компенсация за меня. В любом случае, хоть живым, хоть мертвым, я вас не оставлю».

— Сын каждый день старался звонить домой, — продолжает Петр Владимирович. — Всегда говорил, что все в порядке, ни разу не пожаловался. Когда мы пытались выяснить подробности, отвечал, что лучше бы нам их не знать. Правда, пару раз делился с нами новостями. Например, рассказывал, как они вдвоем с командиром под огнем боевиков выносили из аэропорта раненого товарища…

— Петро «Черный» был моим заместителем, — рассказывает «ФАКТАМ» командир взвода 3-го батальона 80-й аэромобильной бригады Иван «Катана». — Компанейский парень, воспитанный, спокойный, но в бою всегда проявлял себя героически. Мы вместе в январе отстаивали Донецкий аэропорт. Обстрелы там велись постоянно. Седьмого января, на Рождество, кумулятивным зарядом тяжело ранило нашего товарища Игоря Рымаря. У него была оторвана рука, челюсть, разорвана гортань. Мы тут же сообщили об этом по рации в штаб, и все, кто находился в терминале, стали стрелять по вражеским позициям, чтобы отвлечь внимание боевиков и занести Игоря внутрь терминала. Наш док с позывным «Псих» остановил кровь, сделал перевязку, поставил в трахею трубку, чтобы он мог дышать. Положение было критическое: Игорю срочно требовалась помощь, но путь эвакуации из аэропорта контролировался силами «ДНР». Целый день штаб вел переговоры с сепаратистами. Пропустить автомобиль, который бы забрал Игоря, они не дали: боялись, что в машине нам подвезут боеприпасы, еду, дрова, которые были очень нужны. Наконец нам сообщили, что вечером мы должны отнести Рымаря за новый терминал по направлению Донецка, где нас встретит машина с представителями «ДНР». Они передадут Игоря украинской стороне. Петя вызвался мне помочь. Он всегда был первым, если нужно было выполнять боевые задачи под ливнем пуль и снарядов врагов. Участвовал во всех контратаках. Поэтому я не удивился, что он решил помочь мне вынести Игоря Рымаря из аэропорта…

Мы шли полтора километра в 29-градусный мороз, снегопад и сильный ветер. Было трудно. Непогода, металлические ручки носилок, примерзающие к рукам, снег выше колен, а кое-где и по пояс… И кромешная тьма. Мы несколько раз падали. Один раз у Игоря из трахеи выскочила трубка. Пришлось подсвечивать и ставить ее на место. Мы шли без бронежилетов и касок (это лишний вес, а от выстрела в упор они все равно не спасли бы) по территории, со всех сторон простреливаемой боевиками. Когда поняли, что идем уже очень долго, а машины, которая нас должна была встретить, нет, нас с Петром охватило отчаяние. И физически, и морально мы были полностью истощены. Бросить Рымаря в поле не могли, идти дальше не было сил. Но все равно, превозмогая себя, двигались вперед. Наконец, увидели фары подъезжающей машины. Среди представителей «ДНР» главным был «Шаман» (командир «спецназа „ДНР“ Олег Фролов. — Авт.). К нам он отнесся уважительно — спросил, кто мы и откуда. „Шаман“ дал мне слово офицера, что передаст раненого нашим, и выполнил обещание.

— Игорь Рымарь погиб в больнице от полученных ран, но наш сын и его командир сделали для него все, что было в их силах, — говорит Петр Владимирович. — На обратной дороге в аэропорт Ивану стало нехорошо, и Петя практически тащил его на себе. Позже я узнал, что в январе хлопцы несколько раз прорывались сквозь линию врага, вывозили раненых. Петя помогал ребятам грузить пострадавших в БТРы, а сам снова возвращался в аэропорт. Даже когда стало ясно, что им уже не спастись…

— Шестнадцатого января после моего ранения Петя стал командовать взводом, — вспоминает Иван „Катана“. — А через два дня сам получил сквозное ранение ноги. Но от эвакуации отказался и снова вернулся на пост…

— Ну почему, почему он не выехал с ранеными? — в отчаянии заламывает руки Вера Николаевна. И тут же сама себе отвечает. — Потому что там оставались его товарищи. Был ранен самый близкий его друг, Володя Бузенко „Итальянец“, он не мог его бросить. А второго своего друга, Сашу „Чечена“, контуженного после взрыва, погрузил в машину и отправил в госпиталь. Спас. А сам погиб. И Володька вместе с ним…

*"Когда в аэропорту я был сильно контужен и потерял сознание, Петя под огнем вынес меня из-под обстрела. Спас мне жизнь», — говорит Саша «Чечен» (справа). На фото — с бойцами 80-й аэромобильной бригады Володей «Итальянцем» (слева) и Петей «Черным»

— Я стоял на позиции «Ромео» — на самой горячей точке в новом терминале, — рассказывает «ФАКТАМ» тот самый «киборг» Александр с позывным «Чечен», которого успел спасти Петр Полыцяк. — Там велись жесточайшие бои, нас ежеминутно обстреливали. Прямо к нам прилетел снаряд, пост разлетелся на куски. Я не погиб чудом, но был очень сильно контужен. Потерял сознание. Петя «Черный» тогда отдыхал (мы несли вахту по очереди). Услышав взрыв, тут же подбежал, схватил меня и вынес из-под обстрела. Прямо под вражеским огнем. А потом приходил к нам, ухаживал. Разморозит лед, нагреет, принесет: «Сашка, бери, тебе нужно попить. Может, тебя в туалет сводить? Чем тебе еще помочь?» А себе отказывал во всем, даже в питье. Настоящий друг был. И когда аэропорт разбомбили до такого состояния, когда уже негде было даже прятаться, чтобы давать отпор, наши попытались прорваться. Мы не бросили боевые позиции, не дезертировали. Сражались до последнего. Но правительство, Генштаб нас просто «слили». Оставили погибать. Когда прорывались, я вместе с другими ранеными уехал, попал в госпиталь. А Петя и еще некоторые ребята остались.

Двадцатого января, когда сепаратисты взорвали новый терминал, мы с ребятами — те, кто выехал в госпитали по ранению, — конечно, были в шоковом состоянии. Я до последнего надеялся, что они как-то выбрались, выжили. Особенно за Петю переживал. А потом мне знакомые прислали фотографию часов, снятых с погибшего в морге. Старинные часы, советские, «Луч». Ни у кого больше таких не было. Они Пете от деда достались. Увидел их и понял, что нашего «Черного» больше нет.

— С каждым днем положение «киборгов» в аэропорту становилось все более критичным, — вспоминает Петр Владимирович. — Я боялся смотреть телевизор. А когда 20 января по новостям сказали, что террористы взорвали аэропорт, чуть не скончался на месте от ужаса. Шансов, что Петя выживет в этом аду, почти не было.

— Сын перестал выходить на связь, — качает головой Вера Николаевна. — У нас была крохотная надежда, что Петя ранен, мы обзванивали госпитали, обращались во все инстанции, писали объявления, подавали в розыск… Все напрасно. Целый месяц о сыне не было вестей. А потом нашей дочери приснился сон, как будто брат ее успокаивает: «Два дня еще подожди, а на третий вы уже меня увидите». И вот на третий день, 18 февраля, нам позвонили и сообщили, что наш сын погиб.

Сотрудники днепропетровского морга, в котором находилось тело Петра Полыцяка, а также начальство его части позвонили родителям «киборга» накануне того дня, когда его собирались хоронить, как неопознанного, в братской могиле вместе с еще двумястами неизвестными солдатами. При этом явно намекали, что ехать не стоит.

— Очевидно, государству выгодно, чтобы как можно меньше погибших были опознанными, — предполагает женщина. — Ведь за таких ребят не надо платить компенсацию родственникам.

Вера Николаевна попросила сотрудников морга прислать ей по mms фотографию погибшего, который предположительно был ее сыном, но ей выслали лишь фрагментарные снимки — его цепочку, часы и родинку на шее. Хотя узнать по таким особенностям Петю мать не смогла (тем более серебряную цепочку Петя купил себе, уже находясь в АТО), родители парня тут же сорвались и поехали в Днепропетровск. Зайдя в морг, они оцепенели от ужаса: худое, как на фотографиях о жертвах Бухенвальда, тело, израненные почерневшие ноги, опухшие руки, сломанный нос, выбитые глаза… Несмотря на явные следы пыток, сомнений быть не могло: перед Петром Владимировичем и Верой Николаевной лежал их сын.

— Вы уверены, что подобные травмы, несовместимые с жизнью, были получены вашим сыном не во время взрыва нового терминала?

— Однозначно, — говорит Вера Полыцяк. — Тело видел наш знакомый эксперт, профессор. Он утверждает, что на тот момент Петя был мертв не более шести дней. Взрыв был 20 января. Значит, три недели моего сыночка продержали в плену. И раны были такого характера, что даже я, человек в этом несведущий, явно видела, что это следы пыток. На лице у Пети были кровоподтеки от предмета, похожего на кастет, и еще острые, как от открытых наручников. Рука разрезана острым предметом и опухшая.

— Простите за вопрос, но не могу его не задать. У меня есть информация, что вашего сына кастрировали заживо.

— Очень может быть, — голос матери прерывается от нахлынувшего горя. — В морге я видела его раздетым до пояса. Он лежал, не прямо положив руки, а прикрывая пах ковшиком из ладошек. У меня тогда еще мелькнула мысль о том, что эти изверги его могли порезать и там. Но я, если честно, не осмелилась заглядывать, за что теперь себя очень виню. В одном из соседних поселков есть больница, там работает моя знакомая медсестра. Так вот, она в ужасе рассказывала о том, что к ним привезли двадцать украинских солдат, побывавших в плену. Все как один кастрированные! Рассказали, что это кадыровцы куражились. Предлагали альтернативу: или они отрезают украинским солдатам мужское достоинство и отпускают их или убивают долгой мучительной смертью. Многие не выдерживали пыток, соглашались. Один из двадцати этих ребят, не смог себе простить слабости и прямо в больнице повесился на капельнице.

— По телу Пети было видно, что его долго морили голодом, — вздыхает Петр Владимирович. — Это если не считать, сколько он недоедал, пока в аэропорту стоял! А ведь когда звонил, никогда ни на что не жаловался. Говорил, что еда есть. На самом же деле (мы теперь узнали) ребята, чтобы не погибнуть от жажды, клали под язык сосульки, и они там таяли… О еде тогда вообще речь не шла. Сколько я спрашивал сына: «Чем тебе помочь, что прислать?» — он только смеялся: «Пришли, пап, танк или БТР. Кадыровцы рядом ходят, кричат: „Аллах акбар!“, а у нас техники нет и боеприпасы заканчиваются».

— Мы забрали тело сына из морга и похоронили здесь, в его родном селе, — говорит Вера Николаевна. — Сколько на похоронах хлопцев было! Приехали и те, кого мой сын спас. Курили сигарету за сигаретой, их била дрожь. Просили прощения, что они живы, а наш сын погиб. Я утешала их, говорила, что каждому Бог свой век отмеряет. Но самое удивительное было то, что Петя, лежа в гробу… плакал. Из выбитого правого глаза у него все время текла слеза. Не просто какая-то жидкость струей, а именно слезы, капельками. Это не моя фантазия — все гости видели. Я вытирала сыну слезы, утешала его, говорила, что мы гордимся им и любим его.

Петра Полыцяка посмертно наградили орденом «За мужество» III степени. Недавно его семье также выплатили положенную за погибшего воина компенсацию в размере 609 тысяч гривен.

— Как сын и хотел, мы эти деньги потратили на сестер, — рассказывает Вера Полыцяк. — Купили девчонкам жилье в Луцке. Но квартира им брата не заменит. Надеюсь только, что ему там возле Бога хорошо. Не так, как нам здесь, без него. Он как-то приснился одной девушке из нашего села, больной раком. Будто бы идет Петя по красивому саду, а она, девушка эта, просит его дать ей яблоко. «Не надо, тебе рано еще туда, — отвечает Петя. — А я пойду, потому что там меня наши хлопцы ждут…»