"По нам відпрацював дивізіон "Градів". До того ж стріляли пітерські курсанти. Тренувалися з російської території", - підполковник Лагута

Но контузия и открытая черепно-мозговая травма привели к тому, что врачи сейчас настоятельно рекомендуют оставить службу.

Володя всегда в хорошем настроении. Он улыбается и сыпет шутками. Серьезным становится, только рассказывая о погибших ребятах. Даже вспоминая бои, в которых ему довелось принимать участие, Владимир больше говорит не о себе, а о тех, кто был рядом. Для него все его сослуживцы – герои, которыми он искренне восхищается.

Портрет Владимира Лагуты появился в календаре, который выпустил фонд "Повернись живим". И на нем заместитель командира 95-ой высокомобильной аэромобильной бригады по воздушно-десантной службе широко улыбается. И не в настроении будешь, но улыбнешься в ответ.

Разговаривая с Владимиром Владимировичем, слушая, что ему пришлось пережить, из чего выкарабкаться, я поражалась. Он был в полушаге от гибели, едва не потерял ногу, руку врачи собирали с огромными сложностями. Десантник искренне считает своим лучшим реабилитологом дочку, которая своими прикосновениями возвращала его к жизни. А рождение сына вскоре после ранения заставило его встать на ноги. Но, впрочем, обо всем по порядку.

"ВО ВРЕМЯ УЧЕНИЙ МНЕ КАЗАЛОСЬ, ЧТО "ГРАДЫ" ПЕРЕПАХИВАЮТ ЗЕМЛЮ ТАК, ЧТО НИЧЕГО ЦЕЛЫМ НЕ ОСТАЕТСЯ. ОКАЗЫВАЕТСЯ, ЕЩЕ И ВЫЖИТЬ МОЖНО"

– 27 июля 2014 года наша бригада зашла на Саур-Могилу со стороны Петровского, а 30-ая бригада – с другой, – рассказывает подполковник Владимир Лагута. - Оттуда, где мы остановились, хорошо был виден лесок – ростовская граница. Тогда мы еще до конца не понимали: "братья" настолько обнаглевшие, что будут нас обстреливать со своей территории. Внезапно возле нашего БТРа – разрыв. Я под броню рыбкой и прыгнул. Что тут началось! По нам отработал дивизион "Градов". Причем стреляли питерские курсанты. Тренировались с российской территории. Аж обидно! Раньше, во время учений мне казалось, что "Грады" перепахивают землю так, что ничего целым не остается. Оказывается, еще и выжить можно.

И вот я лежу под БТРом, думаю: когда же все это закончится. Поворачиваю голову и вижу: красная раскаленная ракета вонзается в землю в двух метрах от нас. Вспышка, взрыв... И – больно. Как же больно! Начала гореть трава. Я услышал приказ перегнать БТРы, чтобы не загорелись колеса. Тут же пронеслась мысль: сейчас броня начнет ехать и задавит меня, нужно вылезать. Пытаюсь это сделать и не могу, не чувствую ногу. У меня началась паника: "Оторвало! Лучше б убило. Кому я без ноги нужен..."

Пытаюсь вылезти и не могу. Мимо БТРа кто-то пробегал – увидел ноги. "Чувак, – крикнул, – помоги выбраться". Наклоняется ко мне командир разведвзвода. Я же до службы в бригаде преподавал воздушно-десантную подготовку во львовском Институте сухопутных войск, и со многими его выпускниками, моими воспитанниками, затем встретился во время войны. Именно мой студент и нагнулся ко мне под БТР. Сережа Солодкий залез ко мне. Я ему говорю: "Левая сторона у меня вроде целая, тяни за нее. БТРу нужно уехать". Когда он меня тащил, понял, что перестаю видеть. Коснулся рукой лица – кровь. Понял, что и голова коцнутая.

Меня положили на траву неподалеку. Подбежал Антошка, водитель БТРа: "Вы мне жизнь спасли!" Получается, я лежал первым и поэтому основная масса осколков пришлась на меня. Антоху я прикрыл собой...

Доктор начал оказывать мне помощь. Я ему: "Скажи, Вова, по-честному, как мужик мужику: у меня нога на месте?" "На месте, успокойся", – отвечает. А я ее не чувствую. "Возьми, – говорю, – меня за пальцы, нажми на них". Успокоился только, почувствовав очень отдаленные прикосновения. В тот момент нога меня беспокоила больше, чем правая рука. Хотя она была перебита, разорвана, кости торчали.

– Много было раненых?
– Очень. Не могу даже сказать, сколько. Но эвакуировали пострадавших на нескольких грузовых машинах. Рядом с нами положили и тела погибших. Никто не задумывался, кого с кем грузить: мертвый, живой. Главное, было всех вывезти. Колонну раненых выводил Вадик Мухин...

Мне раны засыпали гемостопом – израильским кровоостанавливающим препаратом. На ногу наложили жгут. А я чувствую, что в паху тепло. Явно кровь откуда-то льет. Санинструктору, который получил тяжелую контузию и ехал вместе с нами, говорю: "Сними жгут, толку от него никакого". Рядом со мной лежал еще и мальчишка из 30-ой бригады. У него была практически оторвана рука. Я давай с ним беседовать, чтоб самому не уснуть и чтоб он не засыпал. Понимал же: уснув, можно не проснуться. Расспрашивал малого: "Сколько тебе лет?" – "19. Я срочник". – "Хоть невеста у тебя есть?" – "Була там дівчина”. – "Малой, - говорю, – давай по-честному. У тебя хоть раз було?" – "Ну да, – отвечает, – один раз на дискотеке"... Я понимал, что так отвлекаю его от боли. Но при этом сам начал тухнуть. И тут он стал меня тормошить: "Командир, я устал рассказывать, давай теперь ты про себя говори".

Эвакуировали нас через тот блокпост, который мы несколько часов до того развалили. А сепары уже снова туда вернулись. Мухин БТРом перекрыл дорогу, конвой развернулся и вернулся в Петровское: мы в окружении, куда ни сунься – везде враг. Заехали в осиное гнездо.

Дождались ночи. Не включая фары, огородами-полями выехали к нашему полевому госпиталю. Начмед бригады Витя Ивчук, получивший серьезное ранение руки (она у него до сих пор не работает), несмотря на это, садится на БТР сопровождения, берет гранатомет, положил пальцы на спуск гранатомета: "Даже если меня убьет, я рефлекторно сделаю выстрел!" В селе возле Амвросиевки к нашей колонне вышел дедушка: "Не едьте в ту сторону, там вас уже ждут". Не все там уроды. А я в это время в кузове "кайфую". Больно. Потом – очень больно. Так больно, что не могу терпеть. Ору. Потом не помню. Прихожу в себя – не больно. И так по кругу.

"МЕСЯЦ НЕ МОГ ПОВЕРНУТЬСЯ ДАЖЕ НА БОК"

Первую помощь нам оказали в полевом госпитале. Мне влили два с половиной литра крови. Сделали это с большим трудом. Из-за большой кровопотери вены сузились. Куда ни воткнут иглу – сосуд лопается. Опытная медсестра рискнула и поставила капельницу куда-то в запястье. И процесс пошел. Знаешь, как чувствуешь себя, когда потерял половину крови? Ты хочешь спать и у тебя жуткая усталость. Даже пальцем не можешь пошевелить. Да что там пальцем! Язык во рту не поворачивается.

– Была мысль, что можешь не выжить?

– Постоянно думал, как же будет Леся, жена, одна с двумя детьми. Она же как раз была на пятом месяце беременности. Дочке пять лет... Незадолго до всего случившегося Леся с передачей прислала мне фотографию УЗИ, на котором врачи четко увидели: мальчик. После ранения думал: если умру, не узнаю, на кого же будет сын похож. Хорошо бы на меня. Но, говорят, лучше, чтоб мальчик был похож на маму. И эта мысль – увидеть своими глазами, на кого будет похож мой ребенок - меня реально вытягивала. А еще я помнил, что на следующий день, 28 июля, отмечается день Святого Владимира. И искренне верил: Владимиры погибнуть не должны!

Из Амвросиевки меня и других тяжелых раненых отправили в Запорожье на вертолете. Это был крайний борт, который прилетел за пострадавшими. После этого авиация в тот регион уже не летала. Неподалеку от Запорожья был развернут 61-й мобильный госпиталь, где работали одесские врачи. Там меня и малого сразу забрали на операцию. Запомнил глаза анестезиолога-девчонки. Она хоть в маске была, ее огромные красивые глазищи с пышными ресницами меня поразили...

Когда проснулся, сразу спросил: "Как малый?" Доктор ответил: "Его нет. Умер на операционном столе, сердце не выдержало, слишком много крови потерял"... Я рыдал – не мог остановиться. Слезы катились сами по себе. Так же переживал гибель ребят, когда сбили наш ИЛ-76. Командир экипажа был моим другом, знал я и других летчиков... Услышав о случившемся, сразу понял: погиб кто-то из тех, с кем я общался. И вот кому позвонить? Стою и листаю записную книжку: Мымриков, Белый или Ерошкин... Набрал Мымрикова. "Кто?" – только и спросил. "Саша Белый", – услышал в трубке. Отключаюсь и зарыдал. Плакал, не мог остановиться... А тут малый, который ничего в жизни не видел... Таким пацанам жить и жить, детей растить... А они гибнут – цвет нации.

Затем меня перевезли в Днепр. И снова сразу на операционный стол. Открываю глаза после анестезии – лежит рядом боец, с которым я служил в 25-й бригаде, и с которым не виделся лет пять. Где бы мы еще встретились? Нас разрешили проведать только Николая Ивановича Петрашука – это легендарная личность в воздушно-десантной службе, он когда-то был моим командиром. Он принес мне трусы, носки, футболки. У меня же ничего не было после того, как с меня срезали всю одежду...

– Жена уже знала о твоем ранении?
– Да. Но об этом ей сказал не я. У нас установилась традиция: по вечерам я звонил Лесе. Набрал ее и под Саур-Могилой, когда мне фиксировали руку и ногу: "Лесь, у меня все нормально". А когда нас эвакуировали, появилось ощущение, что могу не доехать... Тогда и написал смску: "Люблю вас. Целую. Все хорошо". Жена сразу поняла, что не все хорошо. В четыре утра такое сообщение выглядит не логичным. Начала звонить всем, кого знала. Но все морозились, правду никто не говорил. Боря, ее брат, который служит начальником штаба 2-го батальона нашей бригады, уже знал о моем ранении. Он позвонил отцу. И он уже сказал все Лесе. Она сразу же взяла билеты, чтоб ехать ко мне, но я ее остановил. Меня должны перевезти в харьковский госпиталь, а в итоге отправили в Одессу.

Там мне начали вводить наркотики. Ох, как было хорошо! Ничего не болело. Десять дней в реанимации. Травматолог от Бога Илья Гайдаржи начал делать перевязки. Я возмущался страшно: "Больно же, ты там поаккуратнее". Чуть ли не послал его. Когда Леся приехала и во всем разобралась, ругала меня: "Это твой лечащий доктор, ты бы его не посылал все же..."Мы с ним помирились и даже больше – подружились. Я вообще со многими врачами с тех пор в очень хороших теплых отношениях. Славик Виговский один из немногих людей, который 27 июля поздравляет меня со вторым днем рождения. Никогда не забывает. Хотя мой день рождения 6 сентября.

2 августа, день ВДВ, я отмечал в реанимации. Ко мне разрешили зайти друзьям. Они взяли с собой красное вино для меня. И тут обход врачей. Попалили наш сабантуй в реанимации, – смеется Владимир Лагута.

Травматология, куда меня перевели, была переполнена. А у меня таз перебит, нога переломана. Куча штырей. Подняться не могу. Месяц не мог даже повернуться на бок. Со мной в палате находился хлопчык из "Айдара". Он мне помогал, пока Леся не приехала. Разрешал мне курить, "утку" подавал. Как же я этого стеснялся! Майор, замкомандира части, а беспомощный, в туалет не могу сходить. Санитарок стеснялся просить. И вот этот боец "утку" засунет, сигарету подкурит... Я поначалу и с Лесей стеснялся вот этих моментов. Но она сразу все расставила по местам: "Ты же со мной на первых родах был. Помогал мне. Теперь моя очередь".

"ПЯТИЛЕТНЯЯ ДОЧЬ СТАЛА ДЛЯ МЕНЯ РЕАБИЛИТОЛОГОМ И ПСИХОЛОГОМ. ДЕТИ – ЛУЧШИЙ АНТИДЕПРЕССАНТ ДЛЯ РАНЕНЫХ"

Нам с женой было бы гораздо сложнее, если бы не волонтеры и одесские друзья. Валера Бондарь напару с Василием Ивановичем Бабаком, легендарные люди воздушно-десантной службы Украины, помогали нам постоянно. Узнав, что у меня очень низкий уровень гемоглобина – всего 61 единица – Валера каждое утро заезжал на базар к азербайджанцу, который продавал гранаты. Покупал у него фреш и привозил мне. Я его уже пить не мог. Он же кислый страшно. Но гемоглобин нужно было поднимать, из-за его низкого уровня не могли сшить открытые раны – они просто не срастались... А мой друг Коля нашел и снял для Леси квартиру. В Одессе же как раз был курортный сезон. Цены бешеные, да и занято все. А в госпитале жить негде – все палаты переполнены...

Леся приходила утром, приносила еду. Обрабатывала и массировала места, где пытались образоваться пролежни, мыла меня. Уходила только вечером. Целый день была на ногах. Тяжело, но выдержала. Жена военного, дочь военного, сестра военного. Она для меня не жена, а именно дружина! Жена офицера, проверенная в боях.

– Как вы познакомились с Лесей?

– У жены есть двоюродный брат. Вместе с ним я учился в институте. Как-то он показывал фотографии. И я увидел Лесю. Говорю: "Она будет моей женой". Попросил нас познакомить. Долго мы переписывались – писали друг другу настоящие бумажные письма. Когда я ехал к ней в Евпаторию в гости, она до последней минуты боялась сказать об этом родителям. Но мы с папой тут же нашли общий язык. Он военный. Я молодой лейтенант. А младший брат Леси, Боря, тогда был лицеистом. После аннексии Крыма он остался верен присяге, уехал из Крыма, вывез семью, бросив квартиру... Новый год мы отмечали в семье Леси, а на Рождество поехали знакомиться с моими родными. Вечером пошли в центр города гулять. Шел снег, взлетали фейерверки, я достал колечко и предложил Лесе выйти за меня замуж. А венчались мы в Глухове, в Анастасиевской церкви.

Леся с мужем и младшим братом: жена офицера, сестра офицера, дочь офицера. Ее брат Борис Рябуха служил в Крыму и остался верен присяге, которую дал народу Украины. После аннексии полуострова выехал оттуда вместе с семьей. И сейчас служит в 95-й бригаде начальником штаба 2-го батальона

– Как Леся, беременная, чувствовала себя после твоего ранения?

– Она перенесла сильнейший стресс, из-за чего у нее возникла угроза прерывания беременности. Но, к счастью, все обошлось. Признаюсь, я ее тоже заставлял понервничать. Причем это было связано не только с моим физическим состоянием, но и психологическим. Я перестал спать. Закрываю глаза – иду в атаку, вижу взрывы... Плюс у меня шла операция за операцией, постоянные анестезии. В общей сложности я перенес двенадцать операций. Когда мне подняли гемоглобин, начали зашивать все раны. И на этом фоне я стал замыкаться, начал наезжать на жену. И тогда доктора предложили: привезите в госпиталь дочку.

Когда малая приехала и увидела мою загипсованную руку, была потрясена. Она гладила меня по руке, жалела. И буквально на следующий день после приезда дочки, доктор в ее присутствии снял гипс. Глаза у Лизы стали круглыми: "Я волшебница, папе руку вылечила". С того дня ее начали называть "Лиза-фея".

Но рука ж у меня не сгибалась. А дочка рядом рисует и просит: "Папа, подай ручку, подай карандаш". "Лиза, у меня рука болит", – я пытался давить на жалость. "Ну, папа!" И я через боль тянусь за нужным ей предметом. Второй раз это сделать уже легче, третий – еще легче. Так Лиза мне руку и разработала. Стала для меня реабилитологом и психологом. Вот тогда я и понял, что дети – это лучший антидепрессант.

Напротив моей палаты лежал тяжелораненый парень. Жена к нему приехала тоже с ребенком. У наших девочек полгода разница. И вот эти две зажигалки носились по отделению, орали, баловались. Я их останавливал: девочки, раненые дяди лежат, им плохо. И тут заходит доктор: "Я разрешаю им кричать и бегать". Они носились по всем палатам, разговаривали с ранеными, и ребята переключались на них.

– Твоя правая рука восстановилась полностью?

– Только указательный палец еще немного в суставе не работает. Мне предлагали сделать еще одну операцию, но это было уже после десятого вмешательства. Меня перестала брать анестезия. Уже ничего не хотел. На курок пальцем могу нажимать – проверял, значит, все в порядке.

– Нога наверняка восстанавливалась гораздо медленнее...

– На самом деле одесские врачи сделали чудо, сохранив ее. Был момент, когда ногу готовы были ампутировать. Мой друг, начальник сосудистой хирургии одесского госпиталя полковник Александр Бевза и Илья Гайдаржи сделали все, чтобы спасти ее. У меня одновременно начались воспаление легких и отторжение металлических штырей, которые скрепляли отломки костей в ноге. Их нужно было срочно удалять, потому что могла начаться гангрена. Но пульмонологи запретили делать операцию. Я бы не перенес наркоз. Так совпало, что в эти же дни приехал меценат, который пожертвовал миллион гривен на покупку необходимого раненым. Поэтому врачи смогли заказали антибиотик, который практически моментально потушил мое воспаление легких. Одна ампула стоила 11 тысяч гривен. А их нужно было 10! И госпиталь пошел на такие траты для одного раненого. В тот же день, когда контрольный снимок показал, что в легких нет ни жидкости, ни очагов воспаления, мне сделали операцию – удалили металл и поставили штифт, на него как бы нанизали поломанные кости и все раны зашили. Вытащили металл из ноги только весной этого года. Мне потом показали видео операции. Шиномонтаж на СТО отдыхает.

Кстати, помнишь, я рассказывал про анестезистку с красивыми глазами в полевом госпитале? Везут меня на третью или четвертую операцию в одесском госпитале. И я вижу над собой те же красивенные глаза. "Я тебя уже видел", – говорю. Так мы познакомились с Юлей.

"НАШИ БРИГАДНЫЕ МЕДИКИ – БОГИ! СПАСЛИ РАНЕНОГО, СДЕЛАВ ЕМУ ВНУТРИБРЮШНУЮ ОПЕРАЦИЮ В ПОЛЕ"

Когда меня начали ставить на ноги, это было печально. Первый раз стоял секунд пять – и чуть ли не сознание потерял. Только когда я стал уверенно ходить на костылях, меня выписали домой. Это было буквально накануне рождения сына. Он появился на свет 25 декабря. Ему исполнилось уже два года. Я хоть и был на костылях, но находился рядом с женой в родзале. Когда взял малыша на руки, почувствовал себя совершенно счастливым!

– Оценил, на кого он похож?
– Да на Лесю! – улыбается подполковник. – Вот Лиза родилась темненькая, смугленькая. А этот белокожий и белобрысый.

– Вы планировали второго ребенка?

– Планировали, но получилось случайно. Мы хотели второго ребенка. Но начались все эти события в стране: Майдан, Крым... Затем весной бригада ушла на юг, оттуда - в Донецкую и Луганскую области. Меня оставили исполняющим обязанности командира части – проводить мобилизацию. За месяц дома был всего два раза... И получился Вова. Имя сыну дала Лиза. Однажды в госпитале она мне говорит: "Папа, мы братика назовем Вовой. Если тебя вдруг убьют, у нас хоть один Вова останется".

Чтобы я побыстрее учился ходить без опор, знакомые отвели меня в житомирский Центр спортивной медицины. Не понимаю, почему до сих пор нет постоянного сотрудничества с его реабилитологами. Это настоящие профессионалы. Я пришел к ним на костылях, а через десять дней уже ходил, опираясь на палочку. Зачем отправлять наших ребят в Польшу, Австрию, если в Украине есть отличные специалисты. Кроме того, "тренировался" я постоянно: нужно было спуститься и подняться на четвертый этаж без лифта, принести питьевую воду, помочь с коляской, погулять с дочкой. Выходил на балкон покурить – и заодно приседал. Когда меня отправили на реабилитацию в Польшу, тамошние врачи смотрели на мои рентгеновские снимки и удивлялись. По их мнению, я еще не должен был ни ходить, ни рукой работать.

...Помню разговор с одним из призванных в ту первую волну мобилизации, – Владимир возвращается к событиям 2014 года. – Взрослый мужик говорит мне: "Я не могу служить, посадил десять гектаров малины. Кто ее уберет, если я в армии буду?" Я ответил: "Русские танки тебе помогут. Если ты сейчас уйдешь, за тобой еще сотня таких же бросят армию, защищать страну некому будет. И русские танки уберут твою малину".

Только когда из части ушел 2-ой батальон, который доукомплектовывался, Михаил Забродский мне сказал: "Теперь ты едешь к нам. С печатью и знаменем части". Я был свидетелем боев за освобождение Лисичанска, работал тогда с разведчиками, собирал информацию, на основании которой потом разрабатывались планы наступлений. Именно во время боев за Лисичанск в третий раз был ранен Игорь Герасименко, который тогда командовал 1-ым штурмовым батальоном. Он заходил слева, а Саша Порхун, командир 13-го штурмового батальона, – справа. Разгар боя. Забродский просит: "Пацаны, отойдите, нужно отработать артиллерией, прикрыть вас". Порхун отвечает: "Мне нет смысла откатываться, я уже занял вражеские окопы, иду зачищать". А Гера только заходил в город. Слышу в рации его голос: "Передаю командование Чарли". "Ты ранен?" – спрашивает комбриг. - "Да". Отправляем туда начмеда. У Игоря голова прострелена, рука прострелена, весь в кровище... Тухнет. Начмед вколол ему что-то, и комбат пришел в себя. Ему реально повезло! Все пули навылет прошли. Одна зашла в плечо и по мягким тканям вышла. Когда Игорь нагнулся, пуля пробила каску, прошла под кожей и застряла в каске! Раны зашили тут же. Пока мы организовали эвакуацию, Герасименко исчез. Еле нашел его. А он мне: "Я никуда не поеду!" И остался, вернулся командовать батальоном. Все это произошло уже после его ранения в ногу. Он еще хромал... Весь простреленный был.

В том бою при освобождении Лисичанска погиб Макс Савченко. После этого к нам пришел служить его отец. А Игорь Хола умер уже в госпитале. Это были два отчаянных командира взводов. Собственным примером поднимали солдатов в бой. Во время атаки оба получили идентичные пулевые ранения над сердцем. Пули вошли прямо над верхним краем бронелиста...

В те дни я оценил работу наших медиков. Понял, что они – боги. Они сделали внутрибрюшную операцию в поле, в полевых условиях! И спасли раненого! Наш начмед Витя Ивчук стал первым медиком, который получил орден Богдана Хмельницкого.

Когда после Лисичанска мы вышли на артемовскую трассу в сторону Дебальцево, остановились на передышку возле озера. Нам тогда за счастье было помыться. Неделю в лучшем случае ноги влажными салфетками протирали... И вот мы оказались у воды, в очень красивом месте. Михаил Витальевич, глядя на озеро, купающихся бойцов, пошутил: "Когда б я еще вытащил всю бригаду на загородный корпоратив?" Мы пробыли там два дня. Помылись, накупались, расслабились немного.

Военный журналист Анатолий Стельмах записал интервью с Владимиром Лагутой, когда огромная колонна украинской армии шла по тылам врага

В те дни зарождался план рейда, который позже назвали легендарным и о котором сняли фильм. Цель была понятна: нужно было разрезать Донецкую и Луганскую области и взять в кольцо эти города. Дебальцево мы проходили по окружной дороге. На всех улочках, на нее выходивших, 25-ая бригада вела бои. К Саур-Могиле мы заезжали со стороны Донецкого географического парка. И на трассе Торецк-Шахтерск въехали на вражеский блокпост. Разнесли его. В тот момент я зауважал танкистов и понял, что впереди идущий танк -- это моща! Часть колонны прошла – опять блокпост нарисовался. Порхун с частью машин шел по дороге ближе к Шахтерску. И тоже нарвался на блокпост. Когда Порхун решил эту проблему и подтягивал свои силы к нам, снова появились эти уроды. Они как клонировались. Вот что значит два города рядом. На микроавтобусах прилетали, садились в посадках... И начиналась стрелкотня. Заходим в Петровское – по нам начинается жесткое валево. Я выскочил из джипа, в котором ехал. И через опущенное окно дверцы сзади меня пролетела РПГ... В тот же день, только чуть позже, я и был ранен...

В этом году в День ВДВ Владимир Лагута и еще трое офицеров бригады получили ключи от квартир, хотя изначально жилье должны были дать только подполковнику.

– Много лет я снимал квартиру неподалеку от части, – говорит Владимир. – Этой весной хозяин квартиры предупредил, что хочет продать квартиру, и мне с семьей придется съехать. Я как раз после реабилитации в Польше вернулся на службу в зону АТО. Обратился к командиру части, чтобы нам выделили общежитие. Все же двое маленьких детей. Приехав домой, пошел на прием к мэру Житомира. Он неожиданно сказал: "Можем помочь тебе с квартирой в новостройке". Я, конечно, обрадовался. Но тут же произнес: "У нас в бригаде служат отличившиеся в боях бойцы, которые до сих пор без своего жилья". И предложил, чтобы вместо меня новую квартиру дали кому-то из Героев Украины. Например, Саше Порхуну. Со мной согласились. Процесс пошел. И когда несколько квартир уже были оформлены на ребят, меня вызвали: "Получается, мы тебе ничем не помогли". Мне предложили посмотреть освободившийся офис, который находился в трехкомнатной квартире. Я даже не раздумывал: подходит. Когда принес документы для оформления, внезапно сказали: "У нас есть еще одна квартира в новостройке, можем выделить ее еще кому-то". Я назвал Игоря Герасименко. Потом нашлась еще одна квартира – ее дали многодетной семье из нашей части. Ключи от всех этих квартир решили вручить в День ВДВ. В итоге это сделал президент Украины, приезжавший на праздник к нам в часть. Так вместо одной квартиры получились аж четыре. Три в новостройке. И одна мне – во вторичном фонде.

– Сложнее отремонтировать то, чем уже пользовались...

– Да ну, это приятные хлопоты. Приехали ребята, которые у меня служили и ушли на дембель. Помогают привести квартиру в порядок. Конечно, финансово тяжело. Сейчас все стоит бешеных денег. Помогают родители, остались деньги, полученные за инвалидность... Справимся.

– Ты продолжаешь служить в бригаде. Комиссоваться не было идеи?

– Никогда! После госпиталя я пришел к командующему и попросил разрешения служить и дальше, несмотря на третью группу инвалидности. Я проводил прыжки, занимался всеми своими обязанностями, как и раньше, ездил в зону АТО. Да, время от времени ложился на лечение и реабилитацию, выпадал из строя на несколько месяцев.

А вот этим летом врачи выявили у меня серьезную проблему. Я проходил очередную комиссию. И потерял сознание. И тут-то оказалось, что мы лечили руку и ногу, а о тяжелой черепно-мозговой травме забыли. У меня же была открытое ранение, контузия. Ну, постоянно болит голова. Я все отшучивался: значит, она есть... После потери сознания вызвали нейрохирурга, мне впервые сделали МРТ. Снимки показали, что нарушено питание левого полушария моего мозга, начали отмирать нейроны. После двух курсов лечения врачи сказали, что я не смогу дальше служить. В ноябре прошел очередное лечение. Сейчас подумываю, может, стоит заняться преподаванием?

– Володя, сын станет военным?

– Как сам решит. Меня родители вели, подсказывали. Оба моих деда были военными. А вот отец не пошел по этому пути, а занялся сельским хозяйством. Бабушка по маминой линии всегда хотела, чтоб я был военным. Отец ее в этом поддержал. Иногда я думаю, что иначе и быть не могло. Мой дед в 44-м году освобождал Лисичанск и Саур-Могилу, переходил речку Миус. А через 70 лет я оказался в тех же местах, с той же миссией. Во время авианалета дед получил ранение, потерял ногу. Когда отец приехал ко мне в госпиталь, сам обратил на эти совпадения внимание. Правда, радовался, что мне ногу спасли!

Несколько раз Владимира Лагуту подавали на награждение орденом Богдана Хмельницкого. Но документы всякий раз терялись... До сих пор десантник не получил государственных наград.

Источник