"Эта страна не утонет - при нашей жизни так точно", - журналіст поділився враженнями про Україну після трьох років "на чужині"

Журналіст Артем Заєць, який як раз напередодні Революції гідності виїхав з України до Азії, нарешті повернувся та розповів про свої враження від рідної країни після трьох років розлучення, порівнюючи "Україну "до" та "після". Про це повідомляють Патріоти України з посиланням на колонку журналіста.

"Для некоторых все азиаты – на одно лицо. Это, конечно, не так. Поездив по разным странам, сегодня я могу без труда отличить корейца от тайца, а филиппинца от индонезийца. Но поначалу различать действительно трудно. Говорят, у монголоидов в отношении европейцев – все то же самое, и думаю, не врут. После первой полугодичной поездки в Азию я вошел в Дубае в самолет с летящими домой украинцами – и обомлел: все люди в салоне показались мне буквально на одно лицо. Лицо не очень молодое, усталое, хмуроватое. Одинаковые, словно из одной семьи, носы, рты, прически… Наваждение длилось лишь пару секунд – но тот момент я хорошо запомнил. Не такими ли нас видят иностранцы?

В этот раз отвычка от Украины должна сказаться куда ярче: я не был дома с 2013-го года. За протекшее время успела произойти революция и начаться война. Янукович переселился под Ростов. Упал малазийский самолет. Мой родной город переименован. В Крыму завелись рубли. Милиция стала полицией. А у меня закончились страницы в загранпаспорте. Хороший повод синхронизироваться с украинской реальностью, сравнив ее с фейбучной картинкой.

Киев

Самолет идет на посадку. В иллюминаторе мелькают желто-зеленые аппликации украинских полей с ползущими по ним тенями облаков. Я разглядываю пассажиров, но никаких откровений в этот раз не испытываю. Поражаюсь лишь, как много людей не следят за здоровьем и выглядит старше своего возраста. Много безвкусной одежды и косметики, лишнего веса, ранних морщин. Почему я не замечал этого раньше? Или раньше этого не было?

«Давно не слышал, – говорю я своей жене Лене, – чтобы кто-то аплодировал после посадки. Мне кажется, по хлопкам можно понять, что ты в постсоветской зоне, где люди летают редко и потому все еще боятся, что их уронят». – «Думаешь, будут хлопать?» – «Вот и проверим».

Мягкий удар об землю, шум аплодисментов. «Во всяком случае, хлопков стало меньше, чем раньше», – смеюсь я.

Аэропорт, проверка паспортов. Вдоль окошек ходят молодой человек и коротко стриженная девушка, оба в военной форме. Висит плакат «Україна без хабарів» – то ли утверждение, то ли предложение. Я решаю снимать все интересное, что попадает на глаза. Пройдя паспортный контроль, тут же пытаюсь записать первый видеоподкаст в зале прилета. Немедленно появляется строгая девушка в камуфляже, отрубает: «Снимать нельзя!» – «Так я ведь себя снимаю, а не аэропорт». – «Это все равно». Интересные дела. Ну ладно.

В следующие дни выясняется, что снимать нельзя, похоже, вообще нигде и ничего. В торговом центре охрана начинает ругаться при попытке сфотографировать безголовый манекен в витрине. В супермаркете – когда пытаюсь снять на планшет полку с напитками, чтобы не запоминать цены. На улице – когда ловлю в объектив старинный особняк, в котором, видимо, заседает кто-то непростой. Даже из киоска с сигаретами раздается настороженный крик: «Вы кто такие?!» Объяснений никто не дает, ни на какие документы не ссылается. А спорить, доказывая свои права, кажется глупым – я от этого отвык. С подобной паранойей приходилось сталкиваться и раньше, но с тех пор она, похоже, заметно усилилась.

Автобус едет по Киеву. Над головой водителя – крупный баннер: «На все воля божья…» Рядом с шофером сидит его приятель, в полдень уже подшофе, громко комментирует округлости входящих девушек. Девушки морщатся, но вслух никак не реагируют.

Украдкой изучаю пассажиров. Плотность нанесения татуировок на открытых частях их тел заметно приблизилась к европейской. У парней преобладают коротко стриженые затылки; немало и ухоженных, волосок к волоску, бород. Девушки щеголяют татуажем бровей с неестественно идеальными углами. Многие мужчины старшего возраста выглядят как члены какого-то тайного братства: брюшко, синие джинсы, рубашка в мелкую полоску. Рядом со мной молодые люди, похожие на гламурных дровосеков, обсуждают своего «барбера».

За окном цветут аляповатые рекламные вывески, плотно облепившие фасады домов. Эхолоты – Картплоттеры – Ногтевой сервис – Живое пиво. Магазины Roshen. Vodafone – новый мобильный оператор. Много англоязычных названий, почему-то с грамматическими ошибками. Тыкаю пальцем в «Європейський одяг – STOK»: «Хозяева хотят, чтоб было модно и иностранно, а слово stock до сих пор не выучили».

Девушка-контролер интересуется: «Талон пробивать?» – «А нужно?» – «Если не пробить, будет недействителен». – «Тогда пробивайте». – «Ясно», – тянет она, скорчив гримасу. До меня доходит, что девушка, видимо, рассчитывала оставить талон себе и потом продать его еще раз. Она тем временем срывает раздражение на мужчине с электронной «читалкой», сующем ей деньги: «Мужчина, у меня две руки! Две! Обе заняты сейчас! Что вы мне суете! Понакупали планшетов…» – в базарном тоне вибрирует тоска человека, вынужденного заниматься неприятным делом.

«Сфера обслуживания пока радует не очень, – говорю я жене. – Давай посмотрим, что с продуктами». Обход супермаркетов несколько повышает настроение: здесь есть многое из того, к чему мы привыкли в Азии. Ассортимент хороший, но цены втрое выше, чем при Януковиче. Автоматически перевожу их в доллары. «Знаешь, все не так ужасно, – говорю я. – За эти деньги мы жили в Таиланде. Я думал, будет дороже. И даже есть вечерняя уценка на кулинарию». «Уценка есть и на фрукты-овощи, но на совсем гнилые», – докладывает Лена. Становится понятно, почему знакомые в разговорах бравируют тем, что не едят уцененное. «Уценяют, когда оно уже испортится, – бурчит какой-то мужчина, глядя на гниль в лотках. – Разве это можно есть?» Я хмыкаю: мы уже привыкли, что в таком состоянии продукты должны отдаваться почти даром. Однако цены снижены не очень заметно. «И почему цену пишут не за килограмм, а за сто грамм?» – «А это новая мода, чтобы дешевле казалось».

«Опять работает всего одна касса, – ругается полная женщина в очереди. – Посмотрите, сколько людей. Зачем строить столько касс, если они не работают даже в выходные?» Женщине никто не отвечает.

Люди

Сидим со старой знакомой во дворике недалеко от Контрактовой площади, пряча пивные бутылки в сумках. Я закуриваю и кашляю: «Отвык, видимо. Пробую уже третью марку, все плохие. А мне-то казалось, что хуже тайских сигарет ничего нет».

«Я из журналистики ушла, – делится Таня. – Учу программирование, хочу получать зарплату в долларах и путешествовать. Все равно писать, о чем хочешь, не дают. Героев вот, допустим, нельзя критиковать. Ну, ты понял. Самоцензура эта поддостала». «Когда я уезжал, прижимали и за уличную выпивку, и за курево», – говорю я, делая глоток. «Было и прошло, – Таня машет рукой. – Баров сейчас, конечно, хватает, на любой вкус… крафтовое пиво, все дела… но, говоря начистоту, не всякий может позволить себе там сидеть. Вообще, все то новое, что появилось – оно за деньги. А просто так, для людей – я не знаю. Полиция разве что… Кстати, слышал хохму? Двух сотрудников недавно засняли – сексом в машине занимались». – «Знаешь, если это максимум из того, что можно предъявить полиции, то это совсем неплохо».

Люди не самой бедной внешности периодически подходят просить то сигарет, то «копеечку на хлеб». На отказы реагируют с обидой. «Раньше это было стыдно, – удивляюсь я. – В странах Азии, если попытаешься стрельнуть сигарету, тебе просто покажут, где магазин». «Сейчас уже многое не стыдно, – говорит Таня. – Думаешь, этим вот курить совсем нечего? Они запасаются». Подваливает бородатый парень с огромным рюкзаком: «Молодые люди, на чай у меня есть, а на метро уже нет…» Мы синхронно качаем головами, парень уходит. «У него тамтам на плече, – возмущаюсь я. – Это же машина для печатанья денег».

За какой-то час нас достают просьбами настолько, что мы решаем уходить. «Не думал, что люди настолько обнищают», – бормочу я. Таня пожимает плечами и ставит недопитую бутылку у переполненной урны.

Дима, программист, крутит баранку: «Пока выплатил хату в Днепре, она упала в цене вдвое. Хотя и в Киеве цены просели. Сейчас я за триста долларов снимаю на Левобережье трехкомнатную с джакузи, правда, пришлось поискать. А что еще нового-хорошего… Фестивалей разных много проводится. Или, вот, новая полиция…»

Дорогу перед нами переходит немолодой мужчина. Остановившись, он зажимает ноздрю и пушечно сморкается на асфальт. «Китайцы так не умеют», – думаю я с гордостью. Вполуха слушаю про старых знакомых. У многих распались браки.

«У меня в Малайзии был сосед по хостелу, палестинец, – вспоминаю я. – Мутный тип, все время сидел в мессенджере, вопросы решал. Так он говорил, что готов платить украинцам, чтобы те организовывали его соотечественникам вызовы в Украину». – «И что им тут делать?» – «Тут – ничего. Говорит, это только ступенька на пути в Норвегию. Паспорт еще у меня купить пытался». Дима хохочет: «По ходу, палестинцы верят в введение безвизового въезда в Европу больше, чем сами украинцы…»

Вечером сидим с композитором панк-группы «ХЗВ» в любимом месте киевской богемы – глухом обшарпанном дворике на Ильинской. Рядом трое работяг чистят люк, нецензурно комментируя извлеченные оттуда лимоны и помидоры. Попивая испанскую сангрию, мы пытаемся обсуждать международное положение. Один из ассенизаторов непринужденно вступает в беседу, рассказывает, что страну захватил дьявол, и мы живем последние годы. «Страной управляют из-за бугра, сволочи наверху продались за сребреники, вынудили людей грешить. Я тоже грешил, я убивал…» – доверительно признается он. Мы вежливо молчим; я уже начинаю привыкать к тому, что случайные люди на улице подслушивают и комментируют мои разговоры. Лекцию прерывает крик коллег: «Валерьянович, хорош трепаться, говно ждать не может!»

Утро. Метро. По вагону идет парень с электрогитарой, наигрывает что-то из русского рока. Всем по барабану: в картонный пакет, висящий на грифе, ничего не бросают. С любопытством разглядываю людей. Почти никто не читает бумажных книг, все, как китайцы, уткнулись в смартфоны. В чем-то украинцы китайцев даже переплюнули: я уже не впервые вижу девушку с двумя смартфонами; по одному она говорит, а в другом листает ленту.

В Азии мне постоянно уступали место, но теперь вокруг другая атмосфера – я впервые за долгое время уступаю кому-то место сам. «Как тут ужасно объявляют станции по-английски, – говорит Лена. – Ну почему так и не переозвучили?»

Мимо эскалатора проплывают рекламные борды с предложением воинской службы по контракту. На выходе скрипач и гитарист выдает первоклассную музыку, кажется, Caravan Palace. Вокруг них плотная толпа, но деньгами сорить никто не торопится. Мелодия заканчивается, слушатели хлопают и расходятся. Вспоминаю слова музыканта, барабанившего в гонконгском метро: «Вообще-то я клавишник. Но знаешь, чем музыка противней бьет по ушам, чем охотней подают».

У метро – собрание «пикейных жилетов» с рабочими лицами. Сквозь галдеж долетает фраза: «От единственно, за шо уважаю боксера… сказав – сделав, сказав – сделав!»

Столица чиста и опрятна. На улицах много МАФов и мобильных вагончиков с кофе, отдыхающие в парках массово едят шарму. Приятное новшество – монументальная живопись: на нашем пути периодически возникают здания с красочными фресками во всю стену. Или их теперь следует называть муралами? Вместе с тем глаз постоянно цепляется за утепленные стены в пенопластовых нашлепках и обшитые сайдингом расширенные балконы. Встречается много отделений «Новой почты». Мелькают машины новой полиции с мигалками. В мирном людском вареве периодически проступают камуфляжные цвета.

На тротуарах – обилие ресторанных летних веранд с кальянами. Плитка под ногами разукрашена самопальной рекламой – «Обучаю лидерству. 30 дней. 4500 гривен». Что это, интересно, за лидер такой, готовый возиться целый месяц за $200? В подземных переходах – калейдоскоп треша: корявые свастики на стенах, реклама наркотиков, трафаретные портреты убитого писателя Олеся Бузины с подписью: «Бузина жив. Бузина – это ты!»

Майдан

Майдан Независимости, послеобеденное время. Какой-то праздник. На перекрытом Крещатике играют музыканты в оцеплении толпы; в кругу танцуют, дурачась, старики, работяги в трениках, молодые пары. Майдан отчищен от баррикад и копоти. За исключением баннеров с патриотическими лозунгами, которыми прикрыты стены сгоревшего Дома профсоюзов, практически ничего не напоминает о драме, разыгравшейся здесь зимой 2014-го. У подножия Колонны независимости – пожелтевшие портреты участников АТО, галерея портретов разбившегося на машине Кузьмы Скрябина.

Иду к Институтской, рассматриваю аллею Героев Небесной сотни. Здесь почти нет гуляющих. Двигаюсь вдоль, читаю фамилии на черных табличках. В глазах щиплет. Наперерез вдруг бросается немолодая женщина с цветами, предлагает купить букет. Мне совершенно не хочется сейчас ни с кем контактировать, но женщина не отстает. Ее напор настолько обескураживает, что производит обратный эффект – я иду прочь, так и не добравшись до конца аллеи. Настроение сбито. У метро «Крещатик» натыкаюсь на вывеску «Бутик пикантных игрушек». На двери – приглашение «Добро пожаловать» на 8 языках. Русского среди них нет.

Застолье в гостях у друзей. Хозяин дома – бизнесмен Алексей – не скрывает, что не поддерживал Майдан: ему ближе борьба методами Ганди. Бизнес он раскручивает через интернет, аккуратно платит налоги, принципиально не дает взяток. Предложив мне прогуляться, Алексей обводит рукой подъезд: «Я от властей ничего не ждал, год назад покрасил тут все сам. Пока что еще не засрали. А новый лифт – сейчас сам увидишь». Внутри лифт весь исцарапан.

У подъезда я закуриваю. «У нас тут в парке сделали велодорожку вчера, – говорит Алексей. – Но застыть ей так и не дали. Ночью какая-то тварь все испаскудила, представляешь? А вот этот магазинчик через дорогу ночью торгует только через окошко. Раньше впускали внутрь, но их стали часто грабить. А я вслепую не умею покупать, так что потеряли клиента». – «У нас в Днепре так еще при Януковиче было». – «Ну, а теперь и у нас так. Но я не хочу, чтобы ты думал, что все плохо. Вон итальянский ресторан, видишь, там пандус для колясок? Пандуса не было, сделали на днях. По чуть-чуть, но дело идет».

На улицах чисто, я почти не вижу окурков на тротуарах. Практически во всех людных местах удается поймать бесплатный вайфай и заглянуть в фейсбук, уже два года заменяющий мне телефон. Мои украинские знакомые вполне освоились с 3G, который еще три года назад казался недостижимой мечтой. Вместе с тем в людях чувствуется какая-то нервозность. В очередях и в транспорте легко закипают ссоры из-за полной ерунды. Склоки с участием водителей транспорта, продавцов и охранников, свидетелем которых я то и дело становлюсь, живо напоминают поздний СССР. После Азии, где все пекутся о сохранении лица, подобные выплески энергии кажутся расточительством.

«Да, много хамят. Но мы боремся с “синдромом вахтера”, – говорит Алексей, ревниво проследив взглядом, куда я брошу докуренную сигарету. – Чиновники уже знают, что существует интернет, куда можно написать жалобу. И побаиваются. При Януковиче-то вообще ничего не боялись. А сейчас в фейсбуке даже министры сидят, есть ощущение какой-то связи с ними».

Гуляем по симпатичному парку в Березняках. Впечатляемся количеством расслабленных личностей в майках-алкоголичках либо вовсе без оных. Попадаются нетрезвые женщины.

«Мне всегда казалось, что Киев – он такой огромный, – замечаю я. – Но после Бангкока, после Манилы, после Мумбаи… он кажется небольшим, компактным, милым». – «Это хорошо, но ты все-таки не гуляй по вечерам с айпэдом в руке, ладно?

Пока Алексей сидит на парковой лавочке с айфоном на сэлфи-палке, записывая в прямом эфире свой ежедневный видеоблог для Periscope, к нам с Леной подходит парень бомжеватого вида. У него подбит глаз, в руках – пакет с пустыми пластиковыми бутылками: «Простите, молодой человек, можно ли мне у вас прикурить сигарету? Покорнейше благодарю». Когда он отходит, Лена хохочет над моим выражением лица: «Да, неожиданно».

Днепр

Пытаемся уехать в Днепропетровск. Билетов на поезд нет. «А чего ты хотел, выходные же», – напоминает Лена. В итоге едем автобусом. Билеты продаются через интернет – это плюс. При посадке водитель хамит пассажирам без всякой причины – это минус. Радуясь своей стрессоустойчивости, я ностальгически вспоминаю, как в Маниле водитель под проливным дождем сам тащил наши вещи до автобуса. Ленино терпение, напротив, лопается, – на выходе она фотографирует номера. «Они туристов из аэропорта забирают, – поясняет Лена. – Если так же обращаются с иностранцами, можешь представить, какой у страны будет имидж за рубежом. Таких надо наказывать».

Весь день гуляем со старым другом по городу, теперь называющемуся Днепром. Стас работает тестировщиком в IT-конторе, в его речи мелькают модные слова «кейс», «эпп», «бэкеры», «кэш-флоу» и «коворкинг». «Видел, сколько новых пивнух появилось?» – говорит Стас. – Это золотая жила сейчас. Народ от депрессии пьет, на что-то другое зарплаты просто не хватает». Центральную площадь непривычно видеть без чугунной статуи Ленина. «Я помогал пилить, – усмехается Стас. – Он хреново пилился, твердый был. Но тот кусок сапога отпиленный я потом выкинул, на фига мне хлам в доме…

Долго ищем одно заведение, где раньше оба не были. Гугл-карта бесполезна – после массового переименования улиц я в ней совершенно ничего не понимаю. Плюнув, идем в пивную «на вынос» возле цирка. Там столпотворение, как в «Макдональдсе» в праздничный день, взмыленные бармены не успевают наполнять пивом и сидром пластиковые пузыри. «А тот барчик совковый, где портрет Берии висел, закрылся, – говорит Стас. – Хотя было бы странно, если бы не закрылся. По телеку сейчас повторяют старые серии “Сватов”, которые про Крым, – так там даже вымпелы с портретом Ленина цензурой замазаны».

За исключением снесенных советских памятников и новых табличек на домах, город поменялся мало – глаз, как и прежде, царапают назойливые билборды с политической рекламой, кричащая роскошь центрального проспекта и нехватка урн на улицах. Приятная деталь: в центре открылся «KFC». Любопытство вызывает и «книжная арка» – уличный шкаф для обмена литературой; внутри, однако, пусто. Доходим до круглосуточного продуктового супермаркета. «Тут ведь раньше автосалон был?» – «Ага, но хавка сегодня, видимо, актуальней, – отвечает Стас. – Из хороших новостей: на Днепре аквапарк открыли». – «А еще?» – «Ну-у, новая полиция, например, – вон тачка поехала». – «Далась вам эта полиция…»

Тувалу

На площади у театра – большая стая голубей, рядом женщина торгует пшеном. «Каждый крутится, как может, – показывает на нее взглядом Стас. – Ну, а сам ты что скажешь? Рвет родина башню-то?»

За последние дни меня спрашивали об этом уже не раз, но я так и не определился с ответом. «Украинцам не нужна виза в Украину и из Украины, – говорю я. – По-моему, это здорово». Стас смеется: «И это все?» – «Ладно, попробую объяснить по-другому. В Полинезии есть такое тихоокеанское государство, Тувалу. У них дефицит питьевой воды, плохие почвы, дрянная экономическая ситуация. Но это не все. Из-за глобального потепления государство уходит под воду. Считается, что через полвека Тувалу не будет. Это государство без будущего. И от жителей тут ничего не зависит, вообще. Вот это я понимаю – безысходность. А где родились мы? В государстве без землетрясений и цунами, без огромных змей, тигров и смертоносных пауков, без тотального голода, концлагерей и зашкаливающей детской смертности. У нас не едят людей и не казнят геев, и мы не вкладываем в паспорт взятку при въезде в собственную страну, как это делают филиппинцы. Мы живем в государстве с толстенным слоем чернозема, со светом в домах, с горячей водой в кранах, с доступным образованием. И эта страна не утонет – при нашей жизни так точно. Разве это не круто?»

Набродившись по городу, вечером еду к родственникам. Пока маршрутка пересекает мост через черный Днепр, я пытаюсь выстроить из первых впечатлений какой-то паззл. Ничего конкретного не складывается. Где весы, определяющие соотношение хорошего и плохого? Где отправная точка, та пресловутая печка, от которой следует танцевать? В России? В Африке? В прошлом? В невоплотившемся будущем? Все относительно, все субъективно – и это сводит с ума. Вероятно, человек, вернувшийся из Европы, создал бы совсем другой набор украинских зарисовок, нежели я, ориенталист с тягой к первобытному экзотическому трешу. Но все уже случилось, и случилось именно так – мне остается лишь записать то, что бросилось в глаза и задержалось в памяти.

Несмотря на то, что время еще не самое позднее, улицы непривычно пусты. На троллейбусной остановке скорчилось чье-то усталое тело, стена над ним украшена корявой надписью: «Українці, єднаймось проти дикого ворога!» У моего подъезда больше нет лавочки – местные старухи сломали, «чтобы не собирались алкаши». Зато железную дверь, украденную кем-то на металлолом, наконец-то заменили новой.

Темные пролеты. Кнопка звонка со следами синего пластилина, которым я испачкал ее четверть века назад. Объятия семьи. Авторитетный комментарий от старших: «Что за длинные волосы? Ты что, этот самый? Совсем одичал в своей Азии. Подстригись, как нормальные люди».

Я вернулся, наконец понимаю я отчетливо, и плацента защитной отстраненности, окутывавшая меня с момента посадки в Борисполе, лопается, как мыльный пузырь. Я дома", - пише журналіст.