"Однажды наш танкист подбил вражеский танк Т-64 и увидел в прицел, как экипаж спасается бегством. Он мог их добить, но не стал этого делать. Экипаж не выжил - их накрыли свои же", - ветеран АТО

"Каждый год в феврале в Украине традиционно вспоминают трагическую дату - годовщину выхода военных из дебальцевского окружения. Бои за Дебальцево, развернувшиеся ровно 5 лет назад, привели к потере самого крупного железнодорожного узла Левобережья", - йдеться у матеріалі "Сегодня", передають Патріоти України. Цитуємо далі:

"Наш коллега Сергей Мартынец пять лет назад наблюдал за войной из окопа, в котором провел без ротации почти полгода. Его взвод держал позиции у перешейка, который не давал дебальцевской петле затянуться вплоть до середины февраля 2015-го. О роли россиян в дебальцевском окружении, войне, взглядах на жизнь и смерть, переговорах с "казаками" и нюансами выживания в степи - в этом интервью",

- Как ты оказался на фронте?

- В июле 2014-го мне позвонили из военкомата, предложили пойти повоевать. Естественно, сразу не захотел, не каждый день приглашают на войну. После звонка прошли выходные, я посидел, подумал, и как-то стало стыдно перед самим собой, решил пойти. Приехал в военкомат, меня определили в 128 горно-пехотную бригаду.

Это было удивительно: бригада - закарпатская, а набирали из Киева. На Закарпатье нас из Киева отправили 400 человек. Учебку проходили в Ужгороде. В августе 2014-го наши войска на Донбассе пошли в наступление, освобождали города, и мы думали, что нам даже не придется ехать на войну. Думали, что посидим в учебке, и нас распустят.
Но случился Иловайск, и нас срочно перебросили на Донбасс, мы даже не закончили учебку.

- Сколько успели пробыть на учебе?

- с 1-го до 20-х чисел августа, то есть примерно три недели. Обучали методикам ведения войны - копали окопы, ездили на БМП, отрабатывали тактику ведения боя. В основном учили пользоваться автоматом, потому что многие не служили и не имели опыта обращения с ним. Я в 2009-м служил в армии, тогда же прошел учебку в Десне, потом служил в 72 бригаде в Белой Церкви. Было много и других киевских формирований, но в 2014-м почему-то меня отправили на Закарпатье.

- Как реагировали бойцы, когда стало ясно, что вы отправляетесь на настоящую войну?

- Когда мы закончили учебку, нас отправляли в АТО, везли на автобусе к вокзалу, и люди стояли вдоль дороги со слезами, провожали, плакали, хотя там совсем не было знакомых: я такое увидел в первый раз, меня это очень удивило. На вокзалах, когда мы еще ехали по западной Украине, тоже были люди со слезами. В центральной Украине уже ничего такого не было, а на востоке уже и самим стало страшно, потому что наслушались историй о ДРГ, которые могли якобы напасть на поезд.

Пока не приехали на Донбасс, многие были "героями", грозились выгнать оккупанта сразу же. Заехав на Донбасс, начали мечтать о возвращении домой.

- Что пугало в первую очередь?

- Мучения начались уже на этапе, когда добирались на позиции. Ехали ночью, техника ломалась, ночевали в футболках при температуре +5.

Изначально мы приехали в город Изюм Харьковской области, пересели на БМП и поехали в Попасную - там был перевалочный пункт. Спустя пару дней отправились на позиции под Лисичанск, в село Мирная долина, чтобы мы прочувствовали, что такое рыть окопы, жить в поле. Офицеры устраивали проверки, сообщали о "грядущем прорыве вражеской техники": все наготове, полночи не спят, ждут вражескую технику, но, естественно, никакого прорыва в тылу нет.

Это банально, но нелегко было выдержать температуру. Теплую одежду не выдавали, поэтому было холодно, вокруг мыши, которые все грызли. Тут больше действовал психологический фактор - люди в этих условиях сходили с ума и друг с другом "воевали". Буквально через месяц все ломились домой.

Но важно, что нас перебросили в начале осени, и мы постепенно переходили к зиме. Успевали привыкать к дождям, грязи, холодам, трудностям. А тем, кто приезжал после нас, и кого бросали зимой в поле - тем было, я думаю, намного тяжелее.

Прошел первый месяц осени и в октябре нас перебросили под Дебальцево, в село Троицкое. Первый обстрел помню как сейчас - 72-мм мины. Для нас это было что-то необычное, ребята, которые со мной находились, молились, крестились. Тогда напротив нас, конкретно в нашей точке, стояли сепаратисты и "казаки", а не российские военные. Ходили слухи, что боевикам платят за каждый обстрел, и мы вычислили, что они обстреливали каждый день в 12:30. Обычно это был "кочующий миномет" - приезжал фургончик, выгружали миномет, производили обстрел и уезжали. Особенность такой стрельбы в том, что она беспорядочна и не прицельна. Потому что когда миномет каждый раз ставят в новое место, то он не пристрелян, "лишь бы было". Просто запускали в нашу сторону мины, а попадет, или не попадет - не важно.

- Как выглядело Троицкое в 2014 году?

- Вполне обычное село, оно не было тогда обстреляно, разрушено. Бои за Дебальцево только начинались и война туда еще не дошла. Если обстреливали, то только наши позиции, а дальше снаряды не залетали. Мы когда заехали в село, опасались всего, смотрели по сторонам, не знали что к чему, потом акклиматизировались. Нас разместили примерно в 150 метрах за селом и наша позиция растянулась на 800 метров.

- Общались с местными?

- Волонтеры и наша бригада присылали нам очень много еды, у нас был серьезный избыток. Собирали мешки с картошкой, сладостями, возили местным жителям. Нормально коммуницировали с местными, но однажды, после очередного обстрела пришла женщина и пожаловалась, что это мы обстреливаем село, хотя мы рядом с селом и никак этого сделать не могли. Мы предложили побыть с нами и посмотреть, откуда стреляют. Она испугалась, уехала, но я уверен, она осталась при мнении, что во всем виноваты ВСУ.

- Из-за чего у местных была такая уверенность?

- Наверное, из-за медиа. Непосредственно с военными люди нормально общались и взаимодействовали. Наверное, наслушались по телевизору российской пропаганды, возможно, от родственников или друзей. Иначе это никак не объяснить, ведь мы показывали, что из места, где мы находимся, по ним стрелять невозможно в принципе.

- Когда стало ясно, что ситуация накаляется?

- Примерно в конце ноября-в начале декабря нам сообщили, что в село напротив нас заехали 600 российских военных. Мы уже понимали, что ситуация изменится, и будет намного сложнее. Обстрелы стали прицельными, стали попадать конкретно по нашим позициям, были разрушения. Я спал еще не в блиндаже, а просто в яме. Там был матрац и спальник, днем я там, естественно, не находился. И мина попала четко в этот матрац. Если бы это произошло ночью, когда я спал там, то… все.

- Как выглядело это спальное место?

- Сейчас, спустя шесть лет после начала войны, в блиндажах и окопах можно встретить и холодильники, и телевизоры. В наше время мы приезжали в голое поле и все копали сами. Проблема Донбасса в том, что там почва - сланец, грунт буквально как камень. Экскаватор пытался помочь копать блиндаж, но едва не сломал ковш. Поэтому мы сами кирками и лопатами рыли окопы. Яма, о которой я говорил, это естественное укрытие, некоторое время я там спал, а после уничтожения спального места "переехал" в палатку. Она была ничем не защищена, просто была надежда, что в нее не попадет.

- Что почувствовал, когда понял, что мог в тот раз запросто умереть?

- Было немного не по себе. Странное чувство - вот ты здесь спал, а теперь остатки твоего матраца на деревьях, и ты мог тоже быть там. Но в целом, привыкаешь к обстрелам и особенного внимания не обращаешь. Первое время мы после каждого обстрела сломя голову чуть-ли не ныряли в блиндажи, а потом так все приелось и надоело, что просто сидели на месте и надеялись, что не попадет. Каждый день обстрелы, и было как-то все-равно, убьет - значит, убьет.

В ноябре-декабре был такой случай. На расстоянии от нас на одной линии обороны находилась позиция 17-й танковой бригады, примерно в 1,5 км от нас. Днем мы заметили небольшую группу пехоты, человек пять-семь, которые направлялись в "зеленку" напротив этих танкистов. Мы начали стрелять из АГС (автоматический гранатомет, его дальность стрельбы как раз 1,7 км) по этой группе. Возможно, танкисты решили, что мы стреляем по ним, не знаю. Связи у нас с ними не было, мы с ними никак не пересекались. Я стою в окопе, который был укреплен мешками с песком, наблюдаю за происходящим, и неожиданно взрыв – снаряд танка попал прямо в бруствер (насыпь песка) с обратной стороны окопа.

От сильного взрыва меня оглушило, я присел, чтобы прийти в себя. Отмечу, что особенность танковой стрельбы в том, что снаряд взрывается раньше, чем слышен сам выстрел (это если с большого расстояния), то есть ты не знаешь, что танк выстрелил, а снаряд уже прилетел. Хорошо, что я не сразу встал после того, как меня оглушило.

Последовал второй выстрел, он пришелся немного выше, в мешки с песком, которые снесло на меня и засыпало. А я как раз хотел уже выпрямиться во весь рост и выглянуть из окопа. Если бы я это сделал – меня бы просто размазало ударной волной. Сначала я быстро проверил, все ли конечности на месте, поскольку от сильной ударной волны легко может что-то оторвать. Секунд через 30 я выбежал из окопа. Несколько дней у меня в ушах постоянно слышались звуки, похожие на взрывы. Наверное, была контузия.

- Когда начались первые потери?

- До Нового года было все нормально. В декабре обстрелы по нам стали более точными, систематическими, происходили и ночью, и днем. Наступил январь, и начались основные бои за Дебальцево.

Я стоял на посту, но мой товарищ пришел меня подменить раньше времени, чтобы я мог пойти и поесть - как раз приготовили еду. Я пошел, и тут начался обстрел. Мы попрятались по блиндажам. Когда обстрел прекратился, я услышал, что из переднего окопа, где у нас обычно был наблюдающий, доносятся какие-то звуки. Кто-то просил о помощи. Я прибежал, увидел раненого: у него была оторвана нога, которая держалась на тканях, сильно повреждены руки. Что удивительно, в этот момент он кричал, а даже пытался шутить. Наш медик закричал, чтобы срочно вызывали скорую. Рация была в блиндаже командира, сам командир в другом блиндаже и боялся выйти. Я сбегал за рацией, мы вызвали медиков, они прибыли довольно быстро.

После того, как увезли раненого, я понял, что это событие сильно повлияло на бойцов. Видели раненого только двое, включая меня, другие не видели крови, оторванной ноги, но у всех наступил ступор, люди боялись выйти из блиндажей. Одно дело, когда просто обстрелы, другое - когда впервые в жизни увидели раненого. Человек этот выжил.

- Почти полгода вы жили в окопах. Получали как-то информацию?

- Мы интересовались новостями до Нового года, потому что надеялись, что будет ротация. Нас должны были сменить, но что-то пошло не так, и ротация произошла в другом подразделении. Мы пытались получать информацию. Я, как работник СМИ, читал людям новости, которые касались нас, того, как решаются наши вопросы.

Людям хотелось домой, и не только из-за обстрелов. Просто полгода прожили в земле, и это очень непросто. Бывало, я стоял на посту, когда шел дождь или снег. Когда ты на посту, нужно стоять в окопе, а там воды по колено. Если туда вступить, ноги намокнут, можно заболеть пневмонией. Если не находиться в окопе, может убить снайпер. Вокруг окопа - грязь по колено. Стоишь, начинается обстрел, и ты думаешь, что делать - спрятаться в окоп, где вода, или падать на землю, где грязь. Приходилось прыгать, а в поле помыться или почиститься негде. И если ты намок, то так и будешь ходить. Дождь сильно мешал. Стоишь, не можешь спрятаться, нет крыши над головой; накинув на голову капюшон бушлата, стоишь и думаешь о том, как же хорошо тем, кто на гражданке.

Однажды зимой заснял на градуснике температуру -30. Но не знаю как другим, лично мне было лучше при сильном морозе. Когда температура близилась к нулю, была сильная пронизывающая сырость. Самая оптимальная температура в поле на войне -15. И не сильно холодно, и не сыро. В степи регулярно сильный ветер, но когда сильный мороз, погода спокойная, служить в такое время легче. При -15 мороза можно спокойно снять бушлат и в кофте чувствовать себя комфортно.

- Были те, кто не выдерживал такой обстановки?

- Люди привыкли, все было нормально, учитывая, что в то время не было хороших блиндажей. Например, когда таял снег, у нас в один из блиндажей затекало много воды. Но там стояли кровати и вода спать не мешала. В моем блиндаже не было кровати, но и вода не затекала. В таких условиях люди все равно жили; конечно, хотели домой, но все было нормально.

Однажды осенью к нам приезжали тележурналисты, попали под обстрел. Их водитель спрятался в нашем окопе, журналист с оператором продолжили снимать, и наш боец получил ранение, прикрывая их. Осколок попал в плечо, в итоге пострадала вся рука и человек из госпиталя отправился на реабилитацию, на войну больше не возвращался.

Кстати, эти журналисты приезжали к нашим танкистам ради истории, которая сейчас хорошо известна и часто встречается в интернете. История о случае, когда наш танкист подбил вражеский танк и написал письмо матери погибшего россиянина из экипажа танка. Однажды наши танкисты подбили вражеский танк Т-64, но не вывели его из строя, а обездвижили. Сам танкист рассказывал, что когда подбил танк, то увидел в прицел, как экипаж спасается бегством. Он мог их добить, но не стал этого делать. Экипаж не выжил - их накрыли свои же. В покинутом танке нашли телефон, и написали матери погибшего танкиста.

- Когда на ваших позициях начались серьезные боевые действия?

- Наступление началось 21 или 22 января. Была моя смена на посту, еще темно, в 5 часов утра начался массированный обстрел конкретно наших позиций, и, возможно, соседних. Горизонт горел от вспышек, зарево, как будто во время восхода солнца. "Грады", гаубицы - непрекращающиеся залпы. Обстрел шел шесть с половиной часов. Это обычная воинская тактика - перед наступлением пехоты и техники совершать массированный обстрел. Каким-то чудом у нас не было потерь и повреждений. После этого началось наступление пехоты и танков. Местность там холмистая - низины, высоты. Ты слышишь технику, но не видишь ее. По данным нашей разведки, на нас шли 30 танков.

Наше село Троицкое находилось на самом перешейке дебальцевского выступа. Если бы нас прошли, произошел бы полноценный "Дебальцевский котел". Само наступление, как я предполагаю, началось с нас как раз чтобы сделать котел, окружить Дебальцевский плацдарм.

Наши позиции от вражеской стороны отделяла маленькая речушка, которая даже пересыхала. Но там был овраг, техника по нему не проехала бы. Через овраг был небольшой но крепкий мостик. Мы этот мост не минировали, но, как только началось наступление российских войск, под угрозой обстрелов наши саперы на БМП проехали 500 метров к мосту и срочно его заминировали. Был очень сильный взрыв, мост рухнул, и это остановило продвижение танков. Потом по ним работала наша артиллерия. Я не знаю, какими были потери противника во время этого танкового наступления, но офицеры говорили, что серьезные.

Однажды было большое наступление. Они находились в низине, и когда стреляли по нам, мы слышали свист пуль, но не видели самих стреляющих, а значит, не могли открыть ответный огонь. Запросили поддержку артиллерии, и по ним ударили "Ураганы". "Ураган" предназначен именно для уничтожения пехоты, условно, такой град из гранат. Они нанесли очень серьезный удар по этим войскам, были слышны крики, их офицеры кричали, чтобы те не отступали. После того, как они отошли, спустя какое-то время вернулись, чтобы собрать тела.

Обстрелы в то время были просто сумасшедшие. Каждый день "Грады", гаубицы, я удивлен, как наша палатка-кухня простояла незащищенной, ведь если бы ее снесли, нам бы нечего было есть, припасы просто стояли в палатке. Кухню уничтожили практически перед выходом из Дебальцево: бои уже утихали, произошел "дежурный" обстрел, мина упала и снесла палатку полностью.

- У вас была информация о том, что силы противника превосходящие, и что вашу позицию им нужно уничтожить? Какие были настроения?

- Если бы тот мостик остался, то 30 танков проехали бы и нас просто смяли. Мы, естественно, не могли отразить такую атаку, у нас было всего два танка. Даже один танк - серьезное преимущество против пехоты, особенно если у пехоты нет средств для его уничтожения.

- Что было у вас из вооружения против танка?

- До наступления нам выдавали максимум гранатометы РПГ, из которого танк можно уничтожить лишь несколькими выстрелами. Только через неделю интенсивных боев нам прислали ПТУРы. Мы не видели их в глаза до этого, не умели ими пользоваться, и в случае танкового наступления даже не могли бы их применить, хотя это очень эффективное противотанковое оружие. Позже мы научились, но если бы тогда прорвались танки, мы бы их не остановили.

- Почему вашу позицию не укрепляли?

- Я не знаю, возможно, у наших командиров были некие разведданые, может, они считали, что у нас достаточно сил, чтобы остановить два десятка танков. Может, у нас был некий резерв, о котором мы не знали. Хотя, думаю, нам банально дали, что было, и воюйте, как хотите; позже оказалось, что на всем Дебальцевском плацдарме не хватало техники, артиллерия практически оставалась без припасов.

- Бывали случаи переговоров с боевиками?

- В январе, еще до горячей фазы, были обычные перестрелки - боевики стреляли с кочующего миномета, мы им давали "ответки". И тут к блокпосту подъехала машина, вышли два человека, позвали на переговоры. У нас не было командира взвода, из трех сержантов я единственный, кто был там. Я с еще одним парнем пошел на переговоры.

Не знаю, насколько эти люди были важными среди боевиков - мне показалось, что это обычные наркоманы. Один из них, условно "главный", хвастался, что он бывший заключенный, и, как мне показалось, был "под кайфом". Их претензия была в том, что мы якобы, совершая "ответку", разрушили дом. Мол, "если будете еще так делать, снесем вас с этой позиции". У него в руках было по гранате, и в какой-то момент он начал угрожать, говорить: "Хотите, мы сейчас взлетим все вместе?". Как в фильмах, он одновременно вырвал кольца из обеих гранат. Мы немного испугались, ведь если бы это был какой-нибудь российский офицер, он хотя бы был бы адекватным. А когда это какой-то наркоман и бывший зек, можно ожидать чего угодно. Он мог и кинуть гранату, и банально не удержать ее в руке.

Наш танкист ранее с этими ребятами уже общался, он и успокоил их. Остался вопрос - куда девать гранаты. "Зек" сказал, что не проблема - просто выбросит их на обочину. А это была не наступательная граната, а Ф1 с разлетом осколков в 200 метров. Где-то в машине он нашел резинки, закрепил ими чеку, чтобы она не отлетела, и разговор пошел спокойнее. Мы сказали, что первыми не стреляем, и что если те не будут стрелять, мы не будем отвечать. Они уехали. Для меня это было очень необычно - не каждый день ходишь на переговоры с боевиками. Хорошо, что все закончилось нормально.

Кстати, один из этих боевиков в ходе разговора называл места, где находится наша техника: они знали и мониторили расположение наших войск, это для них обычное дело. У нас в селе, занятом боевиками, тоже был осведомитель, который передавал информацию нам.

Один из наших офицеров ездил на переговоры к одному из командиров "казаков", которые еще до прихода россиян стояли на вражеских позициях. Он ездил к ним в расположение, они договорились о перемирии на локальном уровне, и, к слову, оно соблюдалось. То есть если на уровне государств договариваются президенты - это одно. А когда мы непосредственно там договаривались - все было нормально. Но, конечно, тогда там стояли "казаки", а не россияне: они тоже, видимо, не хотели получать от нас "ответку".

Когда начали въезжать российские войска, у них начались конфликты с "казаками". Издалека мы наблюдали перестрелки. По звуку издали казалось, что стрелял БТР. Вероятно, россияне устраняли "казаков", которые не очень им подчинялись.

- В конце января ощущалось, что идет операция по захвату Дебальцево?

- Мы это знали, понимали, это было логично. Держать такой выступ - странно, и было ясно, что враг попытался бы его захватить, учитывая, какие силы были туда переброшены.

К нам приезжали бойцы батальона им. Джохара Дудаева, и их командир, ныне покойный Иса Мунаев рассказывал, что город Первомайск в 20-30 км от нас был полностью пуст. Все силы были переброшены в Дебальцево. Иса говорил, что если бы у него были войска, он бы запросто захватил город. Русские все силы перебросили в одну точку, и если бы было грамотное командование, можно было бы растягивать их оборону, заходить с другой стороны, и так далее.

Конец января был самым горячим. Русские постоянно штурмовали наши и соседние позиции: раньше мы просто терпели обстрелы, а позже начались полноценные боевые действия. Их силы постоянно прибывали.

- Когда стало ясно, что мы потеряем Дебальцево?

- Мы не обладали в полной мере новостями о том, что происходит в Минске. До переговоров я еще был уверен, что мы удержим Дебальцево. Позже, когда россияне стали захватывать населенные пункты, я понял, что наши будут отходить. Если честно, я думал, что мы там не выживем. У меня было пять-шесть случаев, когда я чудом не погиб. Я вообще не рассчитывал, что вернусь, поэтому особо и не задумывался в те дни, отстоим ли мы Дебальцево.

- Как происходил выход из Дебальцево?

- Мы слышали, что якобы с 15 февраля должно наступить перемирие. Я был на посту ночью, после полуночи 10 минут было тихо, и снова начались обстрелы. Перемирие не соблюдается, стало ясно, что все равно будут стрелять. Мы рассчитывали, что весну встретим в окопах. Поэтому новость о том, что будут выводить дебальцевскую группу, стала для нас неожиданностью.

Я не знаю, в каком порядке выводили других: поговаривали, что, бывало, выбирались кто как мог, но у нас все было организованно - прислали грузовик, мы загрузились в него, проехали 1-2 километра, даже не выехали из Троицкого, и последовала команда от начальства, что нужно возвращаться на позиции. Позиции мы, как это обычно делается, заминировали, заложили гранаты. Психологически никто не был готов возвращаться на позиции, учитывая, сколько всего мы пережили и как хотели домой. В итоге нас перевезли на соседнюю позицию, немного в тыл. Там мы все переночевали в одной палатке, было -20 градусов: спать невозможно, все думали, как бы дожить до утра.

На этой позиции нужно было дождаться, пока нас сменит 30 бригада. Через пару дней некоторые начали сами, с оружием, сумками, по снегу по колено, через поля возвращаться на точку сбора в Артемовск (сейчас - Бахмут). Это 20-30 километров пешком. Такой себе небольшой бунт. Как я слышал, это происходило не только на нашей позиции.

На тот момент основную группу вывели, и нам говорили, что мы там - последние. Ходили слухи, что хотят взорвать мост через реку Лугань, чтобы не было прохода в Артемовск. Естественно, это подрывало боевой дух бойцов: мы думали, нас бросят. Хотя на нас не наступали, но когда стояли в поле, видели вдали российскую технику. Поэтому многие ушли полями.

Я остался, и позже меня с другом забрали бойцы батальона Дудаева, которые приезжали к нам на позицию. Сначала к себе на базу, потом в Артемовск. У них на базе впервые, после 5-6 месяцев на земле, я ночевал на кровати. Это было необычно. Остальных бойцов спустя день забрали на "Урале". Так мы выходили из Дебальцево.

До этого бойцы батальона им. Джохара Дудаева иногда приезжали к нам на позиции. Пересекались, общались. Один раз они ходили в диверсионный рейд, немного пошумели там с боевиками. Когда они приехали в первый раз, мы не знали, кто это. Только один наш боец знал, что это Иса Мунаев - легендарный чеченский генерал. Что удивительно, в подразделении Мунаева были бойцы разных национальностей - чеченцы, украинцы, грузины, это были взрослые люди, некоторые в прошлом бизнесмены. Но перед ним они строились, как в армии. Это было удивительно - обычно в зоне боевых действий командиры не строят своих подчиненных на позициях, а у них была железная дисциплина, профессионализм. Я бы и сам перешел к ним служить, но во время службы в ВСУ перейти в добробат было невозможно.

С Исой Мунаевым мы говорили о том, как противостоять боевикам, откуда ждать ударов ДРГ, он делился опытом. А когда приехал к ним на базу, Исы Мунаева уже не было в живых.

Дудаевцы рассказывали, например, что в нашей зоне ответственности ездил интересный поезд-платформа с минометом, укреплениями из металлических листов. Боевики перемещались на поезде, останавливались, стреляли и ехали дальше. Батальон Исы Мунаева вроде как охотился на этот поезд.

На базе в Лисичанске мы переночевали, и на следующий день приехали в Артемовск, где присоединились к остальным. В Артемовске творилась какая-то вакханалия, в воинских частях, куда выводили всех военных с Дебальцевского плацдарма, был разброд, пьянство, люди ходили туда-сюда. Нужно было оформлять документы для того, чтобы покинуть Артемовск, к тому же, надо было опломбировать и сдать оружие. Этим должны были заниматься командиры, они куда-то пропали, поэтому я, как сержант, с еще одним человеком оформляли оружие, складывали его, выписывали отпускные, чтобы люди наконец могли поехать домой.

Нашу 128 бригаду вывозили какие-то закарпатские местные власти, автобус ехал через Киев, поэтому я на нем добрался домой. Когда приехал в Киев, не верил, что это произошло.

- Родные не видели тебя полгода.

- Да, так и есть. Я мог бы уехать в отпуск до боев за Дебальцево, но не хотел, потому что думал, что расслаблюсь, не захочу опять уезжать в поле.

- Насколько сильно изменился Киев, пока тебя не было?

- Все было как обычно, о войне никто особо не вспоминал. Но я и не ожидал от людей, чтобы они все время думали о военных, о Донбассе. Это нормально, пусть себе живут, как в мирное время.

- К чему было тяжело привыкнуть после жизни в поле?

- Когда попал в квартиру, сделал первые шаги, потрогал стены: поверхности ровные, все чисто. Лежишь в кровати, вокруг не бегают мыши, непривычно. По поводу какой-то акклиматизации к нормальной жизни - все прошло нормально. Не знаю, как у других, но у меня не было стрессов.

Бывает, военные возвращаются, рассказывают, что испытывают стресс, не выходят из дома. Это все ерунда - если человек не контужен, если у него нет физических нарушений в голове, если он просто пережил психологическое напряжение, он не будет становиться "психом", вернувшись с войны. Я знал там как нормальных ребят, так и тех, кто сильно пил. Вторые в принципе казались немного ненормальными. Я не пил, и после того, что я видел на Донбассе, у меня к этому наступило такое отвращение, что я тем более не начал бы злоупотреблять. Мои товарищи, которые не употребляли алкоголь, не употребляют его и сейчас. Те, кто употреблял там, пьют после войны, но оправдывают это тем, что им тяжело. Если человек после войны занимается делом, работает, то все нормально. Если он ничем не занят, не работает, то конечно, у него может быть стресс.

- То есть ты приехал и сразу переключился в мирную жизнь?

- Абсолютно без проблем. Единственное, потерял интерес к развлечениям. В принципе, это началось еще с Майдана. Я не был там как активист, но как журналист освещал тему и был в курсе всего, что происходило, переживал. Потом поехал на Донбасс, вернулся, и - вообще нет желания никак развлекаться. Это единственное, что произошло со мной. Психологических сдвигов, стресса у меня нет.

Более того, столько, как на войне, я никогда не улыбался. Там все гораздо проще, чем можно подумать. Конечно, плохо, что могут убить. Но никто не ходит мрачным, угнетенным. В целом, все было нормально.

- Ты был единственным журналистом в подразделении?

- Из журналистов был я один. Многие были безработные, заробитчане: в основном, ребята из сельской местности.

- Легко было найти общий язык с сослуживцами?

- Я с ними общался свободно, не сдруживался, но, в целом, я наблюдал, что отношение к киевским, или, например, к танкистам из Днепропетровской, Кировоградской области было немного холоднее, словом, "между собой - нормально, с другими - по делу".

- Имея профессию журналиста, запросто можно было найти себе место теплее в армии, чем холодный окоп.

- Я такой человек, не могу отсиживаться в тылу. В штабе было бы безопасно, но стыдно перед самим собой. Даже когда во второй раз шел на ротацию, хотел на передовую.

Не могу сказать, что я какой-то суперпатриот, я не делаю действий, как какие-то активисты, которые бегают, что-то штурмуют, но я переживаю за страну, и, раз уж позвали на войну, не мог отказаться. Изначально я шел, был уверен, что не вернусь, погибну, был готов к этому. Некоторые говорят: "За кого умирать, за политиков?". Нет, за страну. Может, это громкие слова, но когда ты не боишься умереть, становится легче.

Когда некоторые ребята молились в окопе во время обстрела, я относился к ситуации спокойнее, это помогало. Один парень постоянно ходил в бронежилете, выполнял все по технологии, а в итоге пострадал больше всех, его сильно ранило. Так бывает. Мне бронежилет мешал, я его не носил, но как-то повезло. И учитывая, сколько раз мог умереть, все обошлось. Конечно, хотелось вернуться домой, увидеть родных, девушку, которая затем стала женой.

- Ты атеист?

- Да, не верю в Бога.

- Будущая жена не знала, что ты едешь на войну с таким фатализмом?

- Никто не знал, естественно. Ну, конечно, я не ехал туда умирать, просто был готов к тому, что не вернусь.

- Сколько времени ты провел дома до второй ротации?

- После Дебальцево был дома весь март. В апреле собрались, прошли небольшую подготовку и снова поехали на Донбасс, но уже не на передовую, а далеко в тыл. Мы думали, что нас, как боевую бригаду, снова пошлют на передовую, а мы попали, фактически, на "курорт" - в боевых действиях участия не принимали, а просто стояли на блокпостах.

"Боевую тысячу", которую обещали с 1 февраля за каждый день боевых действий, мы не получили, потому что каким-то невероятным способом потерялись документы, которые бы подтверждали, что у нас действительно были обстрелы, боевые действия.

- Не переживаешь, что призовут снова?

- Я уверен, что призовут. Я в первой очереди в военкомате, и в случае серьезного конфликта буду в нем участвовать. Самый большой минус войны - не боевые действия, а необходимость стоять на постах. Ты просто стоишь и смотришь пару часов в поле, вперед. Первое время еще более-менее, а затем это очень сильно надоедает, ведь за сутки нужно выходить на службу примерно три раза. Почему я хотел в батальон им. Дудаева - они занимались боевыми операциями, а не стояли и ждали чего-то".