Реванш: Потерпілі у справах Євромайдану можуть перетворитися на підозрюваних, - адвокат

18 і 20 лютого 2014 року назавжди залишаться чорними сторінками в історії сучасної України. Коли протистояння в центрі Києва досягло апогею, по протестуючих був відкритий прицільний вогонь. Стріляли професіонали - поранення були важкими, а у загиблих зафіксовано прямі влучення в серце, сонну артерію, легені. Очевидці кажуть, що вулиця Інститутська була буквально залита кров'ю... Судові процеси по обвинуваченим у цій трагедії триватимуть ще дуже довго, вважає представник групи адвокатів сімей Небесної сотні Євгенія Закревська, яка розповіла журналістам про деякі нюанси розслідування. Патріоти України пропонують вам прочитати запис бесіди із нею. Далі - мовою оригіналу.

«Роль Портнова в событиях до сих пор не оценена»

— Евгения, прошло ровно шесть лет после тех кровавых событий. Верите ли вы в то, что когда-нибудь виновные будут установлены и их настигнет возмездие?

- В любом уголовном деле есть несколько этапов: раскрытие преступления (установление подозреваемых), его расследование (сбор доказательств) и судебное рассмотрение, которое заканчивается приговором суда. Так вот, уже установлены подозреваемые в большинстве преступлений, совершенных 18−20 февраля. Как исполнители, так и организаторы — тогдашнее руководство страны во главе с бывшим президентом Януковичем. Тем, кто находится в Украине, предъявлено подозрение или они уже на скамье подсудимых, а тем, кто скрылся за границей, подозрение предъявлено заочно.

До конца декабря прошлого года мы были уверены, что в течение 6−9 месяцев 2020-го будет вынесен приговор пяти «беркутовцам» (Павла Аброськина, Сергея Зинченко, Александра Маринченко, Сергея Тамтуру и Олега Янишевского обвиняют в убийстве 48 участников акций протеста 20 февраля. — Авт.). Однако после того, как им изменили меру пресечения и освободили, обменяли на заложников ОРДЛО 29 декабря, это стало весьма проблематичным. Даже несмотря на то, что 8 февраля Маринченко и Тамтура вернулись в Киев. Теперь парламенту нужно усовершенствовать законодательство по заочному осуждению. И вопрос уже будет стоять не о возмездии, а лишь об установлении истины и правовой оценке событий, что тоже очень важно.

Что касается других судебных процессов по убийствам 18 — 19 февраля, дела рассматриваются так медленно, что, если они не ускорятся, вынесение приговора займет десятки лет. Обвинения, отправленные в суд в 2015 — 2017 годах, некоторые даже не начали рассматривать по существу, ни в одном не продвинулись даже на четверть. Исходя из этого, шансы, что приговоры будут оглашены при нашей жизни, очень малы.

Поэтому нужно менять подход судей к процессуальному менеджменту. Если проходит 300 свидетелей, дело не может рассматриваться раз или два раза в месяц, причем по одному часу. Нужно координировать усилия прокурора (чтобы он всегда был подготовлен), обеспечить явку свидетелей и потерпевших, отвести достаточно времени на заседание.

А ведь есть процессы такие же по объему, как, например, процесс по убийствам 20 февраля (больше ранений, поэтому занимают больше времени), при этом судьи планомерно идут к вынесению приговора. Организовывают свою работу так, чтобы заседания назначать часто и проводить их эффективно. А некоторые просто отбывают номер. Они считают, что дело слишком сложное и ответственность слишком большая.

— В одном из интервью вы предположили, что, возможно, было влияние Портнова на недавно уволенного с должности директора ГБР Трубу и что вообще Портнов чрезмерно заинтересован в затягивании расследования дел Майдана.

— Очевидно, влияние было. И не просто чтобы замедлить — а изменить ход расследования на противоположный. Портнов последовательно продвигает свою альтернативную историю. Во время Майдана он был заместителем главы Администрации президента Януковича. Его роль в тех событиях до сих пор не оценена. Увы. Он, думаю, тоже недоволен этим фактом, но по другой причине. Он действовал осторожнее и аккуратнее остальных, оставил меньше «следов» — меньше возможностей для следствия. Портнов по сей день последовательно придерживается своей позиции, что «экстремисты совершили госпереворот», «напали на сотрудником милиции и сами себя расстреляли»…

— Когда вы сами приступили к защите потерпевших?

- Я занимаюсь этими делами с момента разгона студентов 30 ноября 2013 года. Мы тогда и предположить не могли, как все обернется.

Вначале следствие решили ограничить только убийствами 20 февраля, и то не всеми. Нам, группе адвокатов и потерпевшим (это родные 48 человек, погибших в тот день, плюс около ста раненых, хотя на самом деле было ранено несколько сотен), надо было первым делом показать масштаб трагедии и объединить все дела в один процесс.

В ГПУ тогда считали, что все расследования ограничатся передачей в суд обвинительного акта по трем «беркутовцам» — Садовнику, Зинченко и Аброськину. И все. «И так слишком много милиционеров уже сидит под стражей. Больше никого не будет», — вырвалось как-то у тогдашнего генпрокурора Яремы.

Еще сложнее было собрать дела по 18 числу и все преступления, совершенные с начала протестов 30 ноября 2013 года, и скоординировать все расследования в каком-то одном центре, для чего следовало заставить власть создать его. В итоге в конце 2014-го (то есть спустя почти год после начала событий) в Генеральной прокуратуре создали Управление специальных расследований.

В это управление стало стекаться много-много дел, и началась тяжелая рутинная работа. Потерпевшие, адвокаты со своей стороны постоянно боролись, чтобы этому управлению выделили больше ресурсов и не ставили палки в колеса.

«В МВД давили на свидетелей, которые давали показания»

— Кто мешал?

- Постоянно — Министерство внутренних дел. Хотя полиция должна вести розыск и сопровождать следствие, тут все было наоборот. В МВД давили на свидетелей, которые давали показания, заставляли молчать тех, кому уже предъявили подозрение. Сами «беркутовцы» потом признались: «Аваков нам обещал иммунитет в обмен на лояльность и поддержку нас во время АТО на востоке Украины, а потом обманул».

Масштаб расследований дел Майдана и соответственно работы Управления спецрасследований не был понятен ни одному генпрокурору. Луценко, например, решил использовать эти дела, чтобы укрепить свой авторитет. Его интересовал только результат, который можно получить в течение своей каденции. А что будет дальше, не волновало.

Замечу еще, что это управление было нетипичным для прокуратуры, ведь доверие потерпевших, свидетелей, журналистов к правоохранительным органам — редкость на самом деле. Как правило, обычные люди нечасто делятся информацией со следствием. А тут приносили видео, фото, сами искали свидетелей и доказательства. Без такой обратной связи, без помощи потерпевших, журналистов и свидетелей расследование было бы невозможно.

В итоге, по моим субъективным подсчетам, где-то процентов 40 от общей массы дел уже переданы в суд. Но, поскольку скорость работы судебной системы даже по сравнению со следствием, которое мы тоже считаем медленным, намного ниже, где-то треть дел просто зависла. От передачи материалов в суд до начала реального судебного рассмотрения могло пройти несколько лет.

Еще одним моментом, который все усложнил, стало реформирование прокуратуры, утратившей функцию следствия. Дела Майдана должно было продолжить созданное Государственное бюро расследований. И вот тут пошла полная рассинхронизация. В ГБР следовало передать тысячи томов материалов. Этот непростой процесс все время оттягивали. Но главное — нужно было, чтобы эти дела продолжали вести те следователи, которые вели их раньше и уже вникли во все нюансы. Наши аргументы о том, что правильно было бы обеспечить преемственность следственных групп и продолжать работу в таком же составе, никто не услышал. Это никого не интересовало.

И когда группа адвокатов и потерпевшие предложили поправку к законопроекту о ГБР, чтобы следователям по делам Майдана позволили продолжить работу, ее не успели, а точнее не захотели рассмотреть. 21 ноября 2019 года норма об утрате прокуратурой функций следствия вступила в силу. И все, следствие остановилось. В итоге мы потеряли золотое время для проведения следственных экспериментов.

— Они еще продолжаются?

- Да, но не постоянно, а когда в судебном процессе появляется новая информация и ее надо проверить.

Следственные эксперименты — это очень кропотливая и интересная, с точки зрения криминалистики, работа. Например, на досудебном следствии установлен факт ранения. Есть показания свидетелей, что такого-то человека ранили и он упал. Когда потом появилось видео ранения, сопоставив его с данными судебно-медицинской экспертизы, мы инициируем следственный эксперимент.

Группа выезжает на место и моделирует процесс. Усаживают статиста. Судмедэксперт показывает, где было входящее отверстие, где — выходящее. Специалисты фиксируют эти точки. Потом статист встает, и через эту линию специальным приспособлением (это инновации, которые, вероятно, в Украине до этого нигде не использовали) запускают лазерный луч — в направлении, обратном направлению выстрела. Если после ранения человека пуля задела твердую преграду (дерево, ограждение и т. д.), сектор суживается и точность эксперимента увеличивается многократно. Следующий этап — выяснить по этому лучу, где предположительно мог находиться стрелок. Это встречая проверка. Группа перемещается на предположительное место выстрела и проверяет уже в этом секторе, с какой точки реально можно выстрелить.

Большая часть погибших была убита с бетонных блоков, расположенных за автомобилями, которые находились на линии за улицей Ольгинской. Стрелки поднимались на них и вели огонь. Следствие имитировало и эти авто, и блоки.

Все это потом дает четкую картину баллистам. Например, чтобы опровергнуть аргументы защиты «беркутовцев», которые во время судебного процесса периодически говорили: «Нет, мы оттуда не могли стрелять, потому что мешала снежная баррикада». Мы, сымитировав и ее, доказали, что она не мешала, так как в ней был большой проезд.

— Сколько по времени длится такой эксперимент?

- С утра до вечера можно провести максимум два полноценных следственных эксперимента. Это очень сложно. Мерзли и болели все участники.

Самое идеальное время было этой зимой. Ни морозов, ни снега, деревья без листьев. Но, увы, до сих пор следственные эксперименты не возобновились (провели лишь один с очень важным результатом, и все), так как ГБР еще не сформировало полноценно работающие следственные группы, хотя там заверяют, что сделали это. Фактически потеряно три месяца, хотя костяк следователей остался и продолжил работать.

А по другим эпизодам у нас провал. Нет следователей по убийствам Нигояна, Жизневского и Сеника. Кому-то потребуется нереальное количество времени, чтобы вникнуть в это.

«Ситуация может превратиться в зазеркалье»

— 22 ноября, на следующий день после вступления в силу закона о ГБР, вы объявили голодовку с требованием принять поправку, позволяющую перевести следователей Генпрокуратуры в ГБР на особых условиях ради продолжения работы.

- Голодала не только я, но и потерпевшие, другие адвокаты, просто небезразличные люди — нас было 16 человек. Под таким давлением 3 декабря парламент все же принял эту поправку. Ее должен был подписать президент. Но едва голодовка закончилась, на Банковой утратили к этой проблеме интерес. Подписана эта поправка была только 27 декабря. За три дня до Нового года надо было начать переводить людей в ГБР. К этому моменту кто-то ушел из прокуратуры, кто-то не прошел аттестацию. Да и вообще отношение к этим следователям было очень негативным. В итоге из 60 человек прежней команды осталось 16. Зато туда включили тех, кто не занимался делами Майдана, просто потому что свои.

А до этого у нас произошло одно из самых, я считаю, негативных событий за весь период расследования и судебного рассмотрения всех дел.

— Что именно?

— Обмен пленными и то, как он был организован, каким образом проходило принятие решения по поводу изменения меры пресечения пяти «беркутовцам», — худшее, что произошло с этим делом.

Да, были побеги (например, в октябре 2014 года бывший сотрудник «Беркута» Дмитрий Садовник сбежал из-под домашнего ареста, когда суд изменил ему меру пресечения. — Авт.). Но побег — это все-таки действие обвиняемого, а не государства. Это, безусловно, плохо, но это все-таки не обмен, организованный одним государством (Украиной) фактически под давлением другого государства (Российской Федерации).

Случившееся, по моему мнению, — желание поставить крест на главном уголовном процессе вот этих шести лет. Не уверена, что в ближайшие десятилетия будет еще что-то более важное, чем осмысление и юридическая оценка того, что произошло в январе-феврале 2014 года.

— И прежняя власть, и новая заверяли, что довести дела Майдана до логического конца для них дело чести.

- Но после обмена я не уверена, что на Банковой осознали важность этого процесса, если мы говорим об оценке умысла или неосторожности. Когда государству, главе государства, генеральному прокурору непонятна важность расследования дела для общества, пережившего такую травму, это очень плохо.

Они реагируют только на какой-то общественный резонанс. Была голодовка — была реакция. Ничего не происходит — все хорошо, все забыли…

Однако дальше случился еще один негатив: заместителем директора ГБР назначили Алексея Бабикова, который был адвокатом Януковича в процессах по Майдану. Да, адвоката нельзя ассоциировать с клиентом. Тот, кто защищает Януковича, не обязательно плохой адвокат и плохой человек. Он имеет право занимать государственную должность. Но не в органе, который будет расследовать дело, где он ранее представлял сторону защиты.

Сначала мы думали, может, наверху не знали о прошлом статусе Бабикова. Но потом услышали объяснения, почему Бабикова можно назначить. Они просто смешные. То говорили, что он не был адвокатом Януковича: лишь ознакомился с делом, сходил в суд, технически подписал документы. Да и он позже повторил то же на брифинге. Но это полная чепуха. Недавно опубликовали записи, где четко видно, что Бабиков участвовал в процессе.

Вторая «отмазка», что он не будет влиять на расследование. Но едва он переступил порог ГБР и еще не был назначен на должность, сразу же активизировались дела, которые он ранее инициировал против следователей Майдана (начались запросы и т. д.).

Вы, наверное, не знаете, что в ГБР еще есть заявления в отношении меня. Ренат Кузьмин (заместитель генерального прокурора с 2006 по 2010 год. — Авт.) скомпилировал весь негатив, который обо мне писали за последние четыре месяца: якобы я сфальсифицировала дела Майдана, влияла на какие-то назначения, давила на прокуратуру. Плюс там есть заявления Портнова, Лукаш, еще кого-то на ту же тему.

К чему я это все веду? К тому, что ситуация может превратиться в зазеркалье. Ну ладно я. Это просто детский сад.

Но в материалах же масса личной информации о потерпевших, о раненых, видео и фото, которые вполне можно использовать во вред… Эта история может обернуться на прямо противоположную. Понимаете, что будет? Мне лично страшно за потерпевших.

Почему так важно было получить решение суда и зафиксировать юридически, что произошло? Чтобы не допустить потом чего-то подобного. Сейчас Портнов пытается зарегистрировать законопроект об отмене Закона об амнистии (17 февраля 2014 года вступил в силу закон о недопущении преследования и наказания участников массовых акций протеста. — Авт.). 18 февраля 2020 года нардеп Илья Кива зарегистрировал законопроект по наработкам Портнова. Это первый шаг, чтобы потом привлекать активистов к ответу. Худший вариант развития событий — это когда потерпевшие по делам Евромайдана превратятся в подозреваемых.