"Зеленський нас не прийняв, хоча особисто обіцяв", - дочка вбитої правозахисниці Ірини Ноздровської

Після того, як обвинувачений у вбивстві Ірини Ноздровської заявив у суді, що дав свідчення на етапі слідства під тиском, сім'я правозахисниці вирішила звернутися в Держбюро розслідувань із заявою, в якій просить розслідувати дії співробітників Національної поліції. Рідні Ірини наполягають на тому, що крім цього повідомлення підсудного, у справі багато нестиковок, які можуть свідчити про фальсифікацію результатів розслідування. Про те, що їх змусило засумніватися в діях правоохоронців, в інтерв'ю розповіли дочка правозахисниці Анастасія Ноздровська і адвокат, що представляє інтереси сім'ї - Роман Данько. Патріоти України пропонують вам прочитати запис цієї бесіди. Далі - мовою оригіналу.

"МЫ ПОДАВАЛИ ЗАЯВЛЕНИЕ О СОУЧАСТИИ СОТРУДНИКОВ ПОЛИЦИИ В УБИЙСТВЕ"

– Ирина добивалась наказания для племянника председателя Вышгородского районного суда Дмитрия Россошанского, который в сентябре 2015 сбил на автомобиле ее сестру. И вскоре после убийства Ирины был арестован отец Дмитрия, который сначала дал признательные показания, а потом в суде от них отказался. И недавно в одном из видеоинтервью ее мать заявила, что полиция сфальсифицировала материалы расследования, и она обратилась в ГБР. Почему сейчас, спустя три года после случившейся трагедии?

Р. Д.: Заявление было подано в ГБР еще в прошлом году, но там занимались футболом, это мягко сказать. Мы обжаловали действия ГБР в суде и добились решения о внесении сведений в ЕРДР по заявлению Дуняк (мать Ирины Ноздровской, – ред.). Но и после этого сведения не сразу внесли в ЕРДР. То говорили, что не видят этого решения в канцелярии ГБР, то были какие-то другие отговорки. Внесли данные в ЕРДР только после того, как в ГБР отправили наш экземпляр судебного решения.

– Давайте уточним. Семья Ирины отреагировала на заявление единственного обвиняемого в этом деле, который в суде заявил, что на него правоохранителями оказывалось давление?

Р.Д.: Да. То, что на него оказывалось давление, мы понимали и до этого, анализируя собранные следствием материалы. Но мы не могли разглашать эту информацию и опираться на эти материалы в своем заявлении в ГБР, до того момента пока их не изучил суд в судебном заседании.

В феврале прошлого года Россошанский во время судебного заседания заявил, что такие действия в виде принуждения к самооговору в убийстве Ноздровской, были произведены сотрудниками полиции. То есть, эти данные в суде были оглашены публично, что позволило на них ссылаться в заявлении.

Кроме того, судом исследовались материалы досудебного расследования (аудио, видео), которые тоже дают основания сомневаться в результатах расследования. Поэтому летом прошлого года и было подано заявление в ГБР. Заявление подкреплено материалами судебных заседаний, журналами судебных заседаний, электронными носителями информации, которые мы официально получили в суде.

– Что, кроме заявления подсудимого, по вашему мнению, указывает на фальсификацию дела?

Р.Д.: На фальсификацию результатов расследования указывает в частности то, что версия следствия по обвинению Россошанского не подтверждается собранными материалами следствия. Защитник обвиняемого также заявляет о фальсификации материалов производства со стороны полиции, во время проведения обыска. Как пример он приводит, обнаруженное в домовладении Россошанских пятно крови, которое в дальнейшем, по заключению эксперта принадлежит Ирине. Данное пятно крови, было обнаружено на стене в доме обвиняемого, что подтверждается видео материалами обыска. Защитник, в судебном заседании просил суд внести сведения по этому факту в ЕРДР, по факту фальсификации данного доказательства просил суд отреагировать. Во время досудебного расследования полицией не были установлены другие обстоятельства, относительно нанесения Ноздровской других телесных повреждений кроме 15 ножевых ран, а именно наличия на ее теле 18 прижизненных синяков и ссадин. О данных синяках и ссадинах Россошанского даже не спрашивают. Согласно обвинительного акта, нанесение этих телесных повреждений ему даже не вменяется.

– Какая была реакция суда?

Р.Д.: Суд вяло отреагировал на заявление защитника Россошанского. Хотя и прокурор, после заявления защитника о совершённом преступлении, мог внести сведения о заявленном защитником преступлении в ЕРДР.

После того как ранее в феврале 2020 года Россошанский заявил о противоправных действиях сотрудников полиции в отношении него, суд направил информацию в прокуратуру для проведения проверки. Дальше все пошло, как у нас обычно водится, по цепочке – сначала в областную прокуратуру, оттуда спустили в полицию. Все якобы провели проверку, и предоставили суду ответ, что нарушений по результатам проверки не выявлено. В свою очередь суд также не отреагировал после того как получил ответы по результатам проверки. Огласил их только после того, как Дуняк подала ходатайство с просьбой сообщить о результатах проверки заявления подсудимого.

– Удалось добиться того, чтобы в рамках дела, которое расследует ГБР, Екатерину Маркурьевну признали потерпевшей?

Р.Д.: Нет. Мы подавали заявление по ст. 27, 115 УК, то есть заявляли о соучастии сотрудников полиции в убийстве Ноздровской, и просили признать ее потерпевшей. В Госбюро расследований, открыли уголовное производство, но внесли ведомости в ЕРДР по ст. 396 УК – сокрытие преступления. При такой квалификации она не может быть потерпевшей. Мать Ирины проходит по делу свидетелем.

– Почему вы настаиваете на соучастии полицейских в преступлении?

Р.Д.: Мы не настаиваем, наши выводы основываются на изученных материалах производства, из которых явно усматривается фальсификация доказательств. Кроме этого, полицейские обещали Россошанскому, после того как он возьмет на себя убийство Ноздровской, переквалифицировать его действия на менее тяжкую статью УК Украины, а именно ст. 116 УК.

Указанные противоправные действия сотрудники полиции совершили с целью сокрытия истинных лиц, совершивших данное преступление. В действиях правоохранителей усматривается заранее обещанное сокрытие истинных исполнителей преступления, т.е. состав преступления по ст. 27, 115 УК.

– Почему ГБР внесло дело по другой статье, как вы считаете?

Р.Д.: Потому что ст. 396, это не тяжкий состав, и она как бы не такая контрольная, меньше работы, у заявителя процессуальный статус свидетеля, вследствие чего она существенно ограничена в процессуальных правах во время расследования производства. Если почти год времени был потрачен на внесение сведений в ЕРДР, то о каком эффективном расследовании может идти речь? Повторюсь, в данном случае, нет состава преступления, предусмотренного ст. 396 УК, а сведения, по нашему мнению, необходимо было вносить в ЕРДР по ст. 27, 115 УК и проводить соответствующие следственные действия.

– Полагаете, что расследование не будет эффективным?

Р.Д.: Я считаю, что нет. Представители потерпевшей и сами потерпевшие, два года не сидели без дела и сделали немало работы, чтобы разобраться, говоря простым языком, откуда ноги растут. В какой-то степени понимаем, что произошло и видим, в чем есть фальсификация.

Вернусь чуть назад. Когда мы сделали подробный анализ материалов дела и начали ходить с Екатериной Маркурьевной к правоохранителям, показывая все это, основываясь на материалах производства, все с нами соглашались, но с оговоркой, мол, это же не мы расследовали, а другие.

– Что они имеют в виду?

Р.Д.: Что, они не принимали участие в этом производстве во время досудебного расследования, а лишь поддерживают обвинение в суде. Хотя соглашались с нашими доводами. Приведу пример, Россошанский говорит о том, что пока он нес тело Ирины, то пять раз останавливался, чтобы положить его на землю и отдохнуть. Понимаете, что происходит, когда человека ударили 15 раз в область шеи, какая кровопотеря – сумасшедшая?! Но ни в одном месте, где, как он говорит, ее якобы оставлял на земле, нет ни капли крови потерпевшей. Проводились исследования грунта изъятого в местах его остановки, следов крови Ирины нигде не обнаружено.

– Как в целом, по его словам, выглядела картина преступления? Вы можете об этом говорить?

Р.Д.: Конечно. Рассказывает, что к нему в гости пришел кум, они употребили спиртное, и он пошел его провожать. Ирину якобы встретил на остановке, она ему что-то сказала, что его зацепило. В кармане у него был нож. И в состоянии типа аффекта он нанес ей три удара. Хотя ножевых ударов, по данным следствия, было 15, он говорит только о трех.

Еще нюанс – это одежда Ирины. Он рассказывает, что забрал все вещи, в том числе дубленку и сапоги, чтобы сжечь дома. Но остатков этих вещей не нашли. Как и на нем каких-либо следов крови, не обнаружено.

– Как в доме могло оказаться пятно крови, если удары он якобы наносил на улице?

Р.Д.: Можно только догадаться. Его адвокат ссылается на видеозаписи, продемонстрированные в суде, когда сначала нет пятна, а потом оно появляется. Он, именно по этому поводу просил внести сведения в ЕРДР и провести проверку.

– Экспертиза проводилась? Это кровь Ирины?

Р.Д.: Да, экспертиза проведена, анализ ДНК сделан. Но есть еще один интересный нюанс. Они с женой проживают в одном домовладении, но она – в доме, а он – в летней кухне. И, как говорит жена, он не заходит в дом. А пятно нашли именно там.

– С орудием убийства следствие определилось? СМИ писали, что правоохранителями было найдено несколько ножей.

Р.Д.: Да, тогда сотрудники Нацполиции нашли разные ножи. Единственное, что могу вам сказать, – что в суде исследовались экспертизы, в соответствии с которыми – раневые каналы на теле Ирины не совпадают с ножом, который находится в материалах уголовного производства, как орудие убийства. По глубине, ширине ран.

Обвиняемый говорит, что выкинул нож и телефон Ирины в речку, но нож полицейские нашли на берегу. А телефон вообще не нашли.

– А как это все воспринимает суд?

Р.Д.: Суд пока исследует предоставленные обвинением материалы дела. Допросили свидетелей, сейчас стадия исследования доказательств.

– Почему так долго длится судебный процесс?

Р.Д.: Раньше не особо спешили. Но уже год как активизировались, и большое за это спасибо, назначают по два-три заседания в месяц.

– Семья Ирины что-то может на этом этапе еще сделать или только наблюдать, как продвигается процесс, ожидая решения?

Р.Д.: Екатерина Маркурьевна заявила ходатайство о том, чтобы запросить у Google и Facebook доступ к учетным записям Ирины и ее странице в соцсети. До начала рассмотрения этого вопроса судом прошло более 3 месяцев. Сильного желания рассматривать ходатайство, видимо не было. На данный момент суд его рассмотрел. Во временном доступе, к указанной информации, отказано, но дали доступ к номерам телефонов Ирины.

– Зачем нужен сейчас этот доступ? Что хотите найти?

Р.Д.: Переписку Ирины. Екатерина Маркурьевна и Настя говорят, что у Ирины в "Фейсбуке" была отдельная папка, где она хранила информацию.

– Анастасия, а что было в этой папке, вы знаете?

А.Н.: Информация по работе. И там вообще очень много переписок. Маме незадолго до гибели угрожали. Недели за две это начало активно проявляться. Мама рассказывала, что в "Фейсбуке" ей писали разные угрозы с фейковых страниц. И по телефону звонили по ночам и молчали.

Мама даже купила газовый баллончик для самозащиты. Никогда у нее раньше подобных мыслей о покупке баллончика не возникало. А за пять дней до исчезновения она его купила.

Поэтому мы хотели прочитать переписку, чтобы самим увидеть, что это были за угрозы и от кого. Если бы открыли доступ к странице, возможно, удалось бы по IP-адресу вычислить, кто это все писал.

Р.Д.: Были некоторые лица, которые очень интересовались ее компьютером.

А.Н.: Один из активистов, который принимал участие в ее поисках, просил меня показать ему ноутбук мамы.

– Анастасия, а вы смотрели ноутбук мамы? Там нет какой-то информации об угрозах?

А.Н.: Мы смотрели. Но доступа к "Фейсбуку" и электронной почте у нас нет. В самом ноутбуке какой-то важной информации мы не нашли.

– Ваша мама называла имена, высказывала предположения? Может, она занималась какими-то резонансными делами в этот период?

А.Н.: Одно из последних дел, которым она занималась, касалось оформления квартир и земельных участков. Их якобы в Одесской области оформляли на "айдаровцев", но на самом деле перепродавали. По словам мамы, никто не хотел общаться на эту тему, давать какие-либо комментарии. Но потом какой-то человек вроде бы согласился. Они планировали встретиться после новогодних праздников. И в январе она хотела провести пресс-конференцию по этой теме.

– К ней обратился кто-то из потерпевших, чью квартиру перепродали?

А.Н.: Я не знаю подробностей.

– Скажите, Роман, а у следствия были еще какие-то версии и подозреваемые, кроме Россошанского?

Р.Д.: Рассматривали еще версию, связанную со знакомым Ирины, ее работой, проводили следственные действия, но поверхностно.

- Связанные с профессиональной деятельностью были?

Р.Д.: После признательных показаний Россошанского иные версии не рассматривались.

– То есть, не было ничего, что бы указывало, что убийство спланированное?

А.Н.: Нет. Сначала, когда мы приехали в полицию, нам сказали, что мамин телефон якобы находится в Симферополе. У нас есть родственники в Севастополе, бабушка им позвонила и попросила, чтобы как-то по геолокации, номеру телефона посмотрели. Они нам сообщили, что телефон находится в селе Демидов (Киевская обл. – ред.). Мы об этом рассказали полиции. Там как-то растерялись, стали расспрашивать, откуда у нас информация, а потом подтвердили, что телефон действительно не в Крыму, сославшись на сбой в системе.

Всякое было. Говорили, что, может, она решила так попиариться…

– Попиариться на чем? На своем исчезновении?

А.Н.: Да, что она специально куда-то уехала.

"ПОД ОХРАНОЙ ПРОЖИЛА ДВА ГОДА. МНЕ ЗВОНЯТ И ГОВОРЯТ, ЧТОБЫ ЗАКРЫЛА РОТ, ЕСЛИ НЕ ХОЧУ ОКАЗАТЬСЯ ТАМ, ГДЕ МАМА"

– В СМИ были сообщения, что вы находились некоторое время под охраной, потому что вам тоже угрожали. Кто именно вам угрожал, правоохранители установили?

А.Н.: Нет, этого так и не установили, хотя заявления мы подавали. Мне и на телефон поступали угрозы, и в "Фейсбуке".

– Сколько прожили под охраной?

А.Н.: Под охраной прожила два года. Там, где проживают бабушка с дедушкой, она до сих пор есть. Я сейчас живу отдельно. Просили выделить и мне. Но нам ответили, что того, что есть, для семьи достаточно.

– Угрозы больше не поступают?

А.Н.: Летом в последний раз звонили. Номер скрыт.

– Мужской голос или женский? Что говорят?

А.Н.: Мужской. Иногда говорят, чтобы закрыла рот, если не хочу оказаться там, где мама. Иногда просто молчат, но звонят настойчиво. Часа два подряд, несмотря на то, что я сбрасываю звонок.

– Уголовное производство по угрозам открывали?

А.Н.: Открывали, но закрыли, так ничего и не установив.

– Роман, скажите, а каким, по мнению стороны обвинения, был мотив убийства?

Р.Д.: Неприязненные отношения между семьями, после ДТП, совершенного сыном обвиняемого, в котором погибла сестра Ирины, Светлана.

– Озвучивались заявления о том, что убийца мог быть не один. Об этом, в частности, говорил в одном из интервью три года назад тогдашний генпрокурор Юрий Луценко. А вы что по этому поводу думаете?

Р.Д.: Ответить на этот вопрос должны правоохранители. Кстати, никто же точно, и не знает места совершения этого убийства.

– Что значит не знает? Оно следствием не установлено?

Р.Д.: По материалам дела, якобы установлено. Но у здравомыслящих людей вызывает сомнения.

– Почему?

Р.Д.: Убийство совершено рядом с магазином, в центре поселка, а никто не видел и не слышал. Время было не такое уж и позднее. Кроме показаний Россошанского, никаких подтверждений нет. На месте, якобы совершения преступления по версии следствия, отсутствуют какие-либо следы крови потерпевшей.

– Камер видеонаблюдения там не было?

Р.Д.: Нет.

– Анастасия, один из адвокатов вашей семьи – Александр Панченко – обращался во Временную следственную комиссию Верховной Рады по расследованию убийства Екатерины Гандзюк и нападений на активистов с просьбой способствовать началу нового расследования по этому делу. Поскольку после ознакомления с материалами уголовного производства стало понятно, что один человек якобы не мог совершить убийство. Как отреагировала комиссия?

А.Н.: Нас пригласили на заседание, мы рассказали, что знали. Больше никаких действий от депутатов не было.

– Во время пресс-марафона Владимира Зеленского в помещение, где он проходил, к нему прорвалась ваша бабушка. Он пообещал, что с ней лично встретится. Эта встреча состоялась?

А.Н.: Владимир Зеленский нас не принял, хотя мы писали не раз в письмах на его имя, что он лично обещал это сделать. Мы общались с Андреем Смирновым (заместитель главы ОП, -ред.), приносили ему документы, после чего была какая-то реакция со стороны правоохранительных органов. Но по сути нам никто ничем не помог. Пообщались, нас послушали. На этом все закончилось.

– Какой помощи вы ждали?

– Мы добивались того, чтобы было проведено объективное расследование и установлены настоящие убийцы.

– Вы думаете, что Россошанский – удобная фигура, которая была в этой ситуации, и он невиновен?

А.Н.: Я думаю, что он там был и много чего знает. Слово "невиновен" к нему не может быть уже применено. Если невиновен, то почему сразу не рассказал, кто и о чем его просил и что ему говорили? А то два с половиной года молчал, а сейчас говорит, что невиновен.

– Катерина Маркурьевна не сдается и бывает на акциях протеста в поддержку активистов. Зачем она это делает? Чтобы привлечь внимание к этой ситуации?

– Когда мама погибла, журналисты уделяли этому делу много внимания. Эта поддержка поначалу действительно сыграла немаловажную роль. Если бы это все не освещалось, вообще неизвестно, как бы расследовалось. Сейчас на судебные заседания мало кто приходит.

Поэтому бабушка и ходит на акции, чтобы обратить внимание общества на нашу ситуацию.

– Она также объявляла голодовку под Офисом президента. К ней кто-то вышел?

А.Н.: Нет, никто.

– В годовщину смерти Ирины вы написали на своей странице в "Фейсбуке": "3 года прошло, а убийцы до сих пор спокойно живут, занимаются своими делами и радуются жизни. Я уже давно не верю в украинское правосудие". При этом вы учитесь на юридическом факультете. Судьей не планируете стать?

А.Н.: Адвокатом. Я верю, что сменится поколение – и, возможно, в нашей стране что-то тоже изменится. Будет хоть какая-то справедливость. Хоть немного. То, что происходит сейчас и в правоохранительной, и в судебной системе, - это что-то страшное.