Что случилось с жителями Донбасса за последние полвека

В 1956 году моя мама окончила с от­личием Краснодарское педагогическое училище, а в 1958-м пере­ехала с Кубани в Макеевку. Бежала из сельской местности — при слове «колхоз» её до последних дней пробивала дрожь. В Макеевке я и родился.

С самого раннего возраста помню поездки к родне — в станицу Новодеревянковскую. Запах шахты и запах кубанской степи — два измерения моего детства. Глухие удары вагонеток, которые выползали на поверхность из чрева шахты, и шелест ветра среди камышей в кубанских плавнях… Но было ещё и третье измерение — запах книг.

Читать я начал в пять лет, а в семь умудрился прочитать все учебники по истории, до десятого класса включительно. История для меня была ориентиром, который помогал выжить и понять окружающий мир. Причём не только книжная история. На Кубани я впервые узнал про Голодомор и понял, что красивые будёновцы и чапаевцы, которые лихо скакали на экране дома культуры, вызывают восторг далеко не у всех.

В Макеевке, шахтёрском посёлке, всё было ещё сложнее. Болгары, греки, татары, русские, донские казаки, украинцы, поляки, грузины, евреи, латыши и эстонцы… И у всех своя родовая история. Но никто никогда ни с кем ею не делился. Вспоминаю одного болгарина, сапожника, который чудом выжил в те времена, когда «по разнарядке» расстреливали «враждебные группы населения». В каморке у него была групповая фотография 1930-х. Он на ней был самый маленький и… единственный живой.

Не верь, не бойся, не проси.

В те времена доверяли или своей шахтной бригаде, или своим землякам. Товарищи по бригаде спасали под землёй. Земляки спасали на поверхности. Был такой друг-земляк и у меня.

Земляк

Шахтёрские посёлки. Сначала были степи и поля подсолнухов. Среди них дымили шахты и заводы. Потом появлялись дома культуры. В ДК был кинозал и библиотека. Рядом выростала танцплощадка и летний кинозал. Но центром была шахта. Там работали и там погибали. На старых фотографиях почти не сохранилось землянок, в которых обитали новые жители Донбасса. Я порой натыкался на останки этих строений — фундаменты и покосившиеся стены.

Мне было двенадцать. Напротив нашего дома стояла беседка. Её построили шахтёры и играли там в домино. Я любил ходить туда и читать книги. Однажды я сидел, уткнувшись в «Донские рассказы» Шолохова. Ветерок помогал листать страницы, на которых казачьи повстанцы обречённо пытались вернуть миру привычный ритм…

— Что читаешь?

Я оглянулся. Сзади стоял наш сосед — Иван Билый. Среди загадочных типажей посёлка шахты им. Бажанова Иван Билый был самым загадочным. Высокий и сильный, ходил неторопливо и вряд ли кто-то надумал бы встать у него на пути. Да таких и не было.

За нашим четвёртым кварталом начинались приусадебные делянки, огороды. Его выделялся особенно — огороженный связанными вместе жердями в два человеческих роста. Каждую ночь он выходил его охранять. В руках держал высокую жердь, на которой болталась ржавая гиря на цепи. На широком поясе висел тесак в кожаных ножнах. Дядька Иван напоминал мне тогда средневекового воина из таборитов Яна Жижки.

Сколько ему было лет? Я не знал. Никакой седины, никаких признаков возраста. Могло ему быть и семьдесят, могло быть и сорок. Есть такие люди. Без возраста. Но с историей. Он никогда не пил и не курил. Трудился на шахте. Как пенсионер работал на шахтной клети. Опускал и поднимал шахтёров «в забой». Был женат, но детей не было. Жена родом со Слобожанщины. Сам же он — мой земляк. С Кубани, из станицы Каневской — Ейский отдел бывшего Кубанского казачьего войска. Мой дядя Павло там жил…

Иван Билый — мой однофамилец, но не родственник. Вообще, фамилия Билый на Кубани имеет какое-то сакральное значение. Может оттого, что одним из «отцов-основателей» Черноморского Кубанского казачьего войска был полковник Сидор Билый.

— Что читаешь? — спросил земляк.

Я вздрогнул. Об Иване рассказывали всякое. Ходили слухи, что он «был при немцах полицаем, за что и сидел».

— Про бандитов читаю, которые против советской власти воевали, — брякнул я.

И зачитал ему отрывок: «Едут казаки донские и кубанские, очень советской властью недовольные…» Иван нахмурился и обронил:

— Не тех Шолохов бандитами называет… — вздохнул, поглядел на меня оценивающе и добавил: — Не все казаки красным продались, не все.

Историю жизни Ивана Билого я узнал спустя несколько лет, когда уже стал студентом.

Коренные жители. Раскулачивание в одном из сёл Донецкой области (фото 1930-х годов)

Як воно було

Будучи студентом исторического факультета, я собирал по станицам старые казачьи фотографии. Записывал рассказы стариков. С удивлением узнавал, что мои кубанские родственники в 20-х годах учились в украинских школах. Очертания украинской кубанской Атлантиды болезненно и смутно вырисовывались в моём сознании.

По вечерам в моей комнате, на первом этаже двухэтажной восьмиквартирки, долго горел свет: я раскладывал на столе пожелтевшие фото, что-то конспектировал, пил чай. Иногда за моей работой наблюдал сосед — Иван Билый.

На тот момент он жил этажом выше. Часто захаживал в гости — вдвоём с мамой они вспоминали Кубань, вздыхали. Иногда дядя Иван подходил к моему столу, вглядывался в старые карточки. Качал головой, говорил:

— Многие фотографии люди пожгли…

— Зачем? — спрашивал я.

Иван хмыкал, объяснял:

— Вдруг там кто-то офицером был. А за это к стенке, без разговора.

Помню момент, когда он решил, что мне можно рассказать свою жизнь. Иван Билый посмотрел на меня всё тем же оценивающим взглядом, попросил заварить чаю. Степенно сел возле стола и произнёс:

— Слушай. Я тебе сейчас расскажу, ЯК ВОНО БУЛО.

Казачья семья. Украинцы. Родного дядю расстреляли в 1922 году. Тогда массово расстреливали казачьих офицеров по всем кубанским станицам. Отец и мать Ивана Билого погибли в Голодомор в 1933 году. Было ему тогда шесть.

Его самого активисты вытащили из-под трупов родни, удивились, что живой, закинули на гарбу (воз) и отвезли в детдом. Вообще-то таких полуживых детей закапывали вместе с остальными, но система, видимо, дала сбой.

На картошке. Дети собирают мёрзлый картофель на колхозном поле. Село Удачное, Донецкая область, 1933 год

Ребёнок умудрился выжить. И не только выжить, но и убежать из детдома. Хлопчик нашёл дорогу домой, пришёл в станичный комитет, дёрнул главного человека с маузером за кожаную куртку: «Дядько, вернить нашу землю!»

Спасла малого старшая родная сестра. Забрала к себе. Как они выкарабкались? Бог весть.

Иван и немцы

Иван рос. Пришли немцы, и они ничем его не удивили. Вспоминая о том времени, Иван Билый пожимал плечами:

— У них же тоже красный флаг был. Только они обещали землю вернуть. А так… Был колхоз «Шесть заветов товарища Берии» — шо оно там за шесть заветов, и сейчас не знаю. А при немцах стала артель «Пчёлка»… Правда, платить начали, а не трудо­дни, как раньше, записывать.

Потом власть опять поменялась. Семнадцатилетнего Ивана мобилизовали и отправили на фронт. И попал он в Венгрию, на озеро Балатон, где в январе 1945 года остатки танковых дивизий СС обречённо пытались изменить ход мировой истории.

— Снайпер там был, — рассказывал он о своих фронтовых буднях, потягивая горячий чай. — Хорошо стрелял. Молодой. Я его сапёрной лопатой зарубил…

«Помнит Вена, помнят Альпы и Дунай…» Из остатков советских победителей сколотили новые полки и дивизии. Часть из которых отправили в Западную Украину. Так Иван Билый оказался в 1945–1946 годах на Яворовском полигоне. Что-то там охранял.

Местные ему нравились. Особенно после одного случая. Как-то, будучи в патруле, он заблудился в лесу. Пришлось обратиться за помощью к сельским жителям. На всякий случай повернул пилотку назад, чтобы звездой не светить, и зашёл в хату на краю хутора. Его напоили молоком, дали хлеба.

— А малой там, как я вошёл, со страху учебник закрыл. Но я увидеть успел, что он на портрете Сталину глаза ножиком выколупуе. Чего закрыл? Я бы помог… Хорошие люди там, короче говоря. Правильные.

Был период, когда солдат на Яворовском полигоне не кормили. На то они и солдаты, чтобы самостоятельно добывать себе пропитание. Друг сказал Ивану: «Я из бинокля вижу, шо там картошка посажена. Пойдём ночью, нароем себе»…

Тут надо сказать, что маниакальное уважение к чужой собственности у доколхозного поколения было главным императивом, не доступным нашему пониманию. Иван отказался. Его друг пополз и нарвался на пулю — прямо в звезду пилотки.

Утром их выстроил политрук и начал читать проникновенную лекцию о «злодействах немецко-украинских буржуазных националистов». Иван лекцию сорвал. Его антитеза была проста: «Если бы вы нас тут кормили, то никто бы за бульбой с голодухи не полез и был бы сейчас живой!» Политрук воззвал к комсомольской совести рядового Ивана Билого: «Ты же комсомолец!» На что получил обрывки порванного комсомольского билета в лицо.

Дальше было всё стандартно для тех времён — 58-я статья (контрреволюционная деятельность и саботаж) и, соответственно, Воркута.

Пророчество

О десятилетнем периоде жизни Ивана, когда он «рубав уголь на Воркуте», можно написать документальный роман. Сидел он вместе с генералами вермахта и белогвардейскими офицерами. Был свидетелем и участником восстаний и бунтов, войн между блатными и политическими, между «ссученными» и ворами в законе. В очередной раз пережил голод. Одна из его историй запомнилась мне особо:

— Будят меня после смены и говорят: «В соседний барак новый этап заселяется. Там вроде бы твой земляк, кубанец, и тоже Билый». А я-то знаю, что у меня все родычи вымерли. Но кто его знает? К тому времени уркаганов (друзей народа) наши хлопцы вырезали и каеров (58-я статья) не обижали. Но кто такой? Познакомился с ним.

Иван задумчиво помешивал ложечкой чай, по капле выдавливая воспоминания:

— Оказывается, из эмигрантов. Племянник кубанского генерала Василия Билого, который в Порт-Артуре артиллерией командовал. Вот так. Жил он в Праге, а в 1945 году решил перед тем, как дальше ехать на Запад, могилу родителей навестить. Там его на кладбище чекисты и хватанули. Хрустальный шар ему в рот запихнули, закинули в машину и сюда, на Воркуту. Он очень умный был, интеллигент и образованный. Всё медную проволоку просил. Говорил, сделает радиоприёмник, передаст кому надо информацию и за нами самолёт пришлют, чтобы спасти.

Заметив мою недоверчивую улыбку, Иван немного насупился и укоризненно произнёс:

— Когда в лагерях восстания были, ещё и не до такого додумывались. Была даже мысль на Владивосток наступать, чтобы корабли захватить и уплыть. Но земляк наш, он и правда очень умный был, много чего рассказывал. Говорил, через сорок лет СССРраспадётся и Украина станет независимой. И тебе, чтоб на Кубань с Украины проехать, надо будет особое разрешение спрашивать. А Украине, как станет независимой, сначала очень трудно будет, а потом очень хорошо… Вот такое говорил. Что с ним потом сталось — не знаю. Его в другой лагерь перевели.

В будущее без прошлого. Счастливые строители Макеевки редко делились друг с другом своими воспоминаниями. Фото 1950-х годов

Надеюсь, что когда-нибудь мне удастся узнать более подробно о ещё одном Билом, сгинувшем в архипелаге ГУЛАГ… Получится ли найти хоть какие-нибудь сведения о нём — не знаю. Но я всегда буду помнить, что именно благодаря ему я впервые услышал предсказание о независимости Украины.

В 1997 году я переселился из Макеевки в Донецк. Посёлок шахты им. Бажанова остался в моей прошлой жизни. Украина была независимой и переживала не лучшие времена. Спустя пару месяцев после переезда пришло страшное известие: в нашем прежнем доме, на первом этаже, что-то произошло с газовой колонкой. Угарный газ пошёл этажом выше. Сразу же погибла жена Ивана Билого. А сам он несколько месяцев пролежал в коме. Потом умер.

Голоса

Многие мои земляки пытались цепляться за свою судьбу и за свои воспоминания. Хотя со временем они сбрасывали груз прошлого, как сбрасывают лишнюю породу на терриконы.

Несколько раз я читал спецкурс по истории Донбасса. Лекцию, посвящённую 40–50-м годам, назвал «Украинский Вавилон». В 1945 году население Донецка насчитывало 145 тысяч, а в 1978 году — один миллион. Откуда прибывали все эти люди? Как прибывали? Что несли на своих плечах и в своей памяти? Как пытались выжить и использовать свой опыт?

Когда-то мне сказали: «Никто от хорошей жизни на Донбасс не едет».

Я видел там счастливых людей, но не видел, чтобы в их глазах исчезла тоска по тем местам, откуда они при­ехали. Их прошлое исчезало, их мир постепенно исчезал. Как Атлантида. Иногда я думаю: почему они доверяли мне своё прошлое?

Уже почти нет в живых тех, чьи истории я слушал, запоминал и иногда записывал в студенческие годы.

Но на самом деле они есть. В современной квантовой физике существует теория гиперпространства, суть которой в том, что Вселенную можно описать с помощью десяти измерений. Я думаю, что есть ещё одно измерение — одиннадцатое. Измерение нашей памяти. И в этой памяти по-прежнему живы мои собеседники. Благодаря тому, что их жизнь продолжается, история тоже продолжает пульсировать и дышать. А вместе с ней продолжаем дышать и мы.

Дмитрий Билый