Історія про Катерину Михайлову, колишнього парамедика батальйону "Айдар"

Вже восени тридцять українських спортсменів - колишніх учасників АТО - за підтримки телеканалу СТБ вирушають в Торонто, де вперше збірна нашої країни візьме участь в міжнародних мультидисциплінарних спортивних змаганнях «Ігри нескорених», повідомляють Патріоти України.

Більшість учасників - ветерани АТО, які отримали поранення і контузії. Серед них і 27-річна Катерина Михайлова, яка виступає в категорії «Стрільба з лука». Колишній парамедік батальйону «Айдар» - єдина жінка в збірній. Далі пряма мова.

— Какой-то, Катя, не женский вид спорта вы выбрали.

— Знаете, для меня совершенно не имеет значения, женский или мужской вид спорта. Я всегда придерживалась мнения, что каждый волен заниматься тем, чем ему хочется. В моем случае любовь к стрельбе из лука давняя. В свое время, еще до войны, я стреляла из традиционного лука. Так сказать, исторического. Он гораздо проще в обращении. У него нет прицела, стреляешь, скорее, интуитивно. А в спортивной стрельбе все дело в технике. И мне это очень нравится. Начала заниматься этим видом спорта только благодаря «Играм непокоренных». Вроде получается неплохо.

— Едете в Канаду за победой?

— Иначе и не стоило бы втягиваться в это соревнование. Конечно, все мы хотим победить. Получилось, что я единственная женщина в нашей команде. Но это не дает мне никаких привилегий и поблажек. Мы — бойцы. И на спортивной арене в том числе. Недавно закончились сборы, проходившие в Киеве. Я вернулась во Львов. Осталось совсем немного времени для последних тренировок, и мы уезжаем в Канаду.

— У вас очень красивый украинский язык. Вы родились во Львове?

— Нет, на Днепропетровщине. Потом жила в Луцке. А когда закончила воевать, мы с мужем долго думали, в каком городе хотели бы жить. В конце концов остановились на Киеве и Львове. Супруг сказал, что Киев слишком большой и шумный. И мы перебрались во Львов. Нам теперь комфортно и уютно. Прошло совсем немного времени, как мы здесь обосновались, но я уже чувствую себя как дома. Иногда сама удивляюсь, как много событий произошло в моей жизни за каких-то три с небольшим года.

— Вы имеете в виду с начала Майдана?

— Да, я приехала в Киев из Луцка в конце декабря. Помню, как 11 декабря была очередная зачистка Майдана, «Беркут» сносил палатки протестующих, мои друзья попали «под раздачу». На следующий день мне позвонили, рассказали, что произошло, и я решила ехать в столицу. Отправилась вместе со своим парнем.

— Чем вы занимались в Луцке?

— У нас было небольшое предприятие — частный исторический клуб, в котором мы учили желающих стрелять из исторического лука. Устраивали костюмированные фестивали, турниры. Иногда просто выезжали на стрельбища в лес. Такие городские Робин Гуды. Деньги наше дело приносило совсем небольшие, хватало лишь на материалы и комплектующие. Скорее, это было хобби, которым занимались ради удовольствия. Когда нам позвонили друзья с Майдана, мы некоторое время еще раздумывали, ехать или нет. Как раз нашли помещение, где можно было проводить занятия и зимой. Все это надо было в одночасье оставить. Но аргументов «за» оказалось больше. Мы бросили наше дело и уехали помогать друзьям на Майдане.

— Понимали, что можете надолго задержаться в столице?

— Честно говоря, нет, думали едем на две-три недели. Заранее договорились с друзьями-киевлянами, что остановимся у них. Но реальность оказалась другой. Честно говоря, попав на Майдан, я ни разу не пожалела о том, что приехала. Желания вернуться домой не возникало. Я попала сразу в медицинскую сотню. Специального образования у меня не было, лишь курсы оказания первой медицинской помощи. Собственно, этого было достаточно для того, чтобы помогать нашим ребятам в первые минуты после ранения. Было тяжело, иногда приходилось не спать по несколько дней, но, видимо, энергетика людей, которые стояли со мной плечом к плечу, помогала двигаться дальше. Жизнь на Майдане — это особое эмоциональное состояние.

— Получается, Новый, 2014 год вы встретили на Майдане?

— Запомнилось, как Руслана со сцены поздравляла нас с Новым годом. Но, честно говоря, отпраздновать не удалось. Я как раз была дежурной в патруле, и даже в новогоднюю ночь мы оказывали первую медицинскую помощь. Тогда мы еще не представляли себе, что нас ждет впереди. Самым тяжелым для меня выдался день, когда произошло противостояние с «Беркутом» на улице Грушевского. По сути, это был переломный момент, когда все мы поняли, что шутки и танцы закончены, и мы вступили в смертельное противостояние. Это было очень тяжело осознавать! Особенно тем, кто двадцать лет жил в мирной, спокойной стране. Я не верила, что все это происходит со мной и на моих глазах. Кровь, раненые, убитые…

В тот день, когда погиб Сережа Нигоян, я была в самом пекле. Сначала нас стали травить газом. У меня с собой был противогаз еще советских времен, который с трудом удавалось надеть. В нем практически невозможно было дышать. К тому же мне надо было общаться с ранеными, чтобы понимать, в каком состоянии они находятся. Я его сорвала, глаза были полны слез. Подошла слишком близко к месту противостояния с «Беркутом» и ощутила, как в мою ногу вонзился осколок. Слава Богу, не очень глубоко — защитили толстые лыжные штаны. Эмоциональное напряжение было таким, что я не ощущала боли. Помню, как кинулась к одному из раненых ребят и в ту же минуту получила сильнейший удар от «беркутовца». Ему было совершенно наплевать на мою белую футболку с большим красным крестом, надетую на фуфайку.

— Знаю, что вы были дружны с Сергеем Нигояном.

— Мы познакомились с ним на Майдане, когда я только туда попала. Он был всегда достаточно серьезным, при этом очень открытым и доброжелательным. Рассказал, что сам из Днепра, а я ведь тоже жила там. Потом мы часто виделись во время моих дежурств. И даже в шесть утра 1 января 2014 года. Тогда Сергей был очень веселым, шутил — таким я его больше никогда не видела. А потом увидела Нигояна, когда он лежал на столе в медицинском пункте на Грушевского, 4, в здании института. Рядом лежал Михаил Жизневский, которого еще пытались реанимировать. Сергея спасти уже было нельзя.

— Что вы тогда почувствовали?

— Моя нервная система, видимо, сама себя защищала. Мне казалось, что все происходящее существует в каком-то параллельном мире, не задевая меня. Передо мной стояла лишь одна задача — помогать раненым. Опустошение пришло гораздо позже. К тому времени я уже жила на Майдане постоянно. Периодически лишь приезжала к подруге, чтобы помыться и постирать свои вещи.

— Ваши родители знали, где вы находитесь?

— Целый месяц мама была не в курсе. Потом долго ругалась и настаивала на том, чтобы я вернулась домой. Но я не сдавалась. Говорила, что на Майдане мало людей и мне необходимо быть там. Через какое-то время, кажется, она меня поняла. Мама приезжала ко мне один раз на Майдан, а домой я попала лишь после того, как получила первое ранение на войне.

— Пройдя Майдан, вы были готовы к войне?

— Конечно, никто не мог предположить, что события будут разворачиваться именно таким образом. Мы стояли на Майдане, понимая, что будем находиться тут до победного конца. Режим Януковича должен был быть свергнут. Мы это сделали. Другое дело, что никто не мог представить себе, какой ценой. Власть в своем желании сохранить себя пошла на то, чтобы расстреливать наших ребят. 20 февраля я была на Майдане. На Институтскую не пошла, потому что работала в медпункте, который располагался в здании Киевской городской администрации. К нам приносили ребят, раненных на Институтской. В основном это те, кто получил не слишком тяжелые ранения, травмы от светошумовых гранат. В тот день я не могла даже плакать — в горле стоял ком от невозможности осознать произошедшее.

— Правда, что именно на Майдане вы встретили своего будущего супруга?

— Да, это было через несколько дней после событий на Институтской. Нас с Петром познакомил общий друг. Мы начали общаться, созваниваться. Потом он узнал, что я рассталась со своим парнем, и начал со мной заигрывать. Это был период между Майданом и началом войны. Не скажу, что в такое тяжелое время как-то обостряются человеческие чувства. Иногда мне казалось, что даже наоборот — они притупляются, чтобы голова оставалась абсолютно ясной. Но, видимо, если любовь настоящая, то она преодолеет все преграды.

— Кто из вас двоих принял решение ехать на войну?

— Я сказала Петру, что собираюсь отправиться на войну. Говорю: «Если хочешь, можешь со мной». Понимала, даже если он откажется, все равно поеду. Мы ушли вместе. Правда, мне пришлось поменять два добровольческих батальона. Все дело было в отношении к присутствию женщин на войне. Оказалось, что наша роль сводится лишь к приготовлению пищи и стирке. Просто какой-то XIX век. На передовую никто не хотел меня пускать.

— А вам надо было только на передовую?!

— Конечно. Ведь я приехала на войну, чтобы защитить свою страну. И не вижу никакой разницы между мужчиной и женщиной, которые могут и умеют держать в руках оружие. Тогда я связалась с побратимами из «Айдара». Попала в медицинский батальон, но, по сути, была обыкновенным бойцом, только с медицинским уклоном. Меня пустили на передовую в составе штурмовой группы. В окопах и госпитале я не сидела.

— Каким было ваше первое задание?

— Возле поселка Металлист я сопровождала раненых в госпиталь, потом до Старобельска. На следующий день поехала в Металлист и постоянно уже находилась на нашем блокпосту.

— Было страшно?

— Конечно. На войне только дуракам не страшно. Но мы были добровольцами и знали, на что идем. Я была готова на все.

— Кто покупал вам обмундирование?

— Мне выдали автомат, 120 патронов и сумку санитара образца 1988 года. Из нее полезными были только ножницы и нож, которым было удобно разрезать одежду. Бронежилет привезли волонтеры, а каски у меня не было до 2015 года. Но там, на передовой, это совершенно никого не волновало. Бывало, что ребята шли в бой в шортах и майках.

Самый тяжелый бой был у нас при разблокировании Луганского аэропорта. Тогда мы шли вместе с 80-й и первой танковой бригадами. Бой был тяжелым, десять наших ребят погибли, а я получила контузию. По нам стреляли из всех видов оружия. Недалеко от меня разорвалась мина, и меня отбросило ударной волной. Я потеряла сознание, а когда пришла в себя, увидела, что лежу совершенно не там, где находилась до взрыва, а недалеко от меня раненый боец. Я была, видимо, в шоковом состоянии. Добралась к нему, сумела его перевязать.

В этом бою был и Петр, правда, он находился далеко от меня. Я все еще не ощущала боли, когда мы загружали раненых в прорвавшийся к нам уазик. Потом стала отходить с поля боя вместе с ребятами, и тут мне стало очень плохо. Теряла сознание, меня рвало, голова страшно болела. Только на следующий день я попала в больницу. Отсыпалась там целые сутки.

— Что говорили врачи?

— Конечно, не советовали возвращаться на войну, но разве меня могло что-то остановить?! Я немного подлечилась и вновь вернулась на передовую вместе с Петром, который тоже был контужен. Шло лето 2015 года. Я отслужила в «Айдаре» и в октябре вернулась домой. На тот момент уже не было активных боевых действий. А позиционные войны переносятся очень тяжело.

— К этому времени вы уже были женаты с Петром?

— Война не очень-то располагает к романтическим отношениям, мы об этом и не думали. А вот первый Новый год после демобилизации встречали вдвоем в Риге. Тогда Петр признался мне в любви и сделал предложение. Помню, я спросила: «Ты уверен, что это тебе надо?» Он ответил: «Я хорошо подумал». Свадьба была дома у Петра в селе в Ивано-Франковской области. После этого мы перебрались во Львов. В последнее время я сосредоточена на спорте, а Петр устроился барменом в одно из львовских кафе. Очень доволен.

— Последствия контузии ощущаете?

— У меня постоянные головные боли, иногда кружится голова. Левую сторону лица, ту, на которую пришелся удар, до сих пор не ощущаю. Ухудшилось и зрение левого глаза. Должно пройти время, чтобы зажили мои раны.

— Вы счастливая женщина?

— Абсолютно. Для меня счастье — это мир, спокойствие, любимый человек рядом, возможность путешествовать. Правда, война еще не закончилась. Поживем — увидим, что будет дальше и нужно ли нам возвращаться на фронт.