"Когда мне говорят, что я отвечаю за Крым, мне нечего возразить", - Юров

В конце прошлого года в редакции «Новой газеты» прошел «Съезд запрещенных» — неформальная встреча людей, чья работа и жизнь были ограничены новейшим репрессивным законодательством, введенным в России. В новой рубрике «Монологи запрещенных» мы публикуем мнения некоторых из участников съезда о происходящем в стране.

Самое главное, что можно сейчас делать, — всеми способами развивать гражданские просветительские практики. Сформировать некую критическую массу наших сторонников, сторонников сильного неполитического гражданского общества. По моим подсчетам, в России сейчас примерно 1% «граждан», т.е. тех, кто готов нести ответственность за то, что происходит в стране, и 99% «подданных», т.е. тех, кто говорит, что все дело в «верхах», а от нас ничего не зависит. Причем большая часть оппозиции — тоже «подданные», они просто хотят не «служанку» сменить, а «хозяйку». Сделать ее более доброй, справедливой. И поэтому любые гражданские практики, направленные на формирование хотя бы 3% «граждан», — это, на мой взгляд, как раз то, что нужно, это могло бы уже создать критическую массу. Как только их будет 5%, начнутся изменения, а когда их будет 7%, изменения станут необратимыми.

Нам надо постепенно переходить от индивидуального активизма к институтам, нам нужны 1000 Артемов Лоскутовых, не просто «Монстрации», а Школа монстраций, не один, а множество Театров.doc: в городах, в школах, в тюрьмах. Нужно очень серьезное умножение и распространение практик. И нужны очень серьезные программы просвещения из-за рубежа, потому что там это безопасно. У меня чуть ли не главная претензия ко всей нашей эмигрантской тусовке в том, что они могли бы давно создать разные просветительские гражданские институты, и не хуже, чем, например, «Постнаука» и «Арзамас», — не антикремлевские, а именно гражданско-просветительские — и высылать оттуда какие-нибудь сертификатики прикольные каких-нибудь престижных европейских университетов.

Долгосрочные институты создавать трудно, и именно поэтому так важно их создавать. Другое дело, что, на мой взгляд, эти институты должны быть максимально удаленными от формально «политической» сферы — я имею в виду не то, что нынешние российские власти в пресловутом законе об «иностранных агентах» называют политикой, то есть почти все, — а именно сферу чисто политического, т.е. борьбу за власть. Нам нужно как можно больше низовых гражданских практик, тех, которые формируют думающего, нестандартного, инициативного гражданина. Это прежде всего просвещение, защита общественных интересов, гражданский контроль.

Например, я считаю, хотя это может звучать дико и парадоксально, что одна из самых угнетенных групп — это «тюремщики», сами сотрудники ФСИН. Им очень нужна поддержка их индивидуального достоинства. Им нужна психологическая помощь. Я думаю, многое из того, что они сейчас делают, связано в первую очередь с тяжелым кризисом самоопределения — это мое личное наблюдение. В глубине души они не чувствуют себя хозяевами положения — наоборот, как любой диктатор в глубине души они чувствуют себя угнетенными. Человек свободный и счастливый быть диктатором ни за какие деньги не согласится. Люди, которые пропагандируют или проводят насильственные практики, нуждаются в поддержке прежде всего, иногда даже прежде их жертв.

Когда я говорю, что у нас 1% «граждан» и 99% «подданных», — это не про интеллект и даже не про то, люблю я сегодняшнюю власть или ненавижу, а про понимание своей персональной ответственности. Для меня существует тотальное различие между виной и ответственностью. Концепция вины — это очень инфантильно: я разбил чашку — я должен постоять в углу, я виноват. Концепция ответственности: я куплю новую чашку. У меня нет времени стоять в углу — я должен что-то сделать. Да, наша страна вот такая, что я должен сделать? Мы проливаем кровь, ведем войны, и я — поддерживаю я это или сопротивляюсь этому — должен за это отвечать. Это не про плюс и минус, не про милитаристскую или пацифистскую позицию, это про осознание своей ответственности. И своей причастности.

Для меня вообще самое страшное, что произошло в последние годы, — война и ослабление связей с украинским гражданским обществом после Крыма. Каждый месяц становится все тяжелее общаться с украинскими коллегами. Когда мне говорят: «У тебя паспорт российский, ты отвечаешь за все это», — мне нечего возразить. Я знаю, что действительно отвечаю за это: я же плачу налоги.

У меня много знакомых журналистов из Крыма, которые уехали в Киев, Львов и другие города, потому что не могут себя идентифицировать с новой властью. Сейчас никто не видит выхода: ни те, кто уехал из Крыма, ни те, кто там остался. Для них — тех, с кем я общаюсь, — все, что происходит, это по-прежнему страшный сон.

Я вижу слишком мало людей в России, которые осознают важность проблемы Крыма. Например, защита крымских татар, их независимых СМИ, меджлиса (признан в России экстремистской организацией и запрещен) и т.п. Так много проблем в России, что большинству правозащитников и активистов не до Крыма: Северный Кавказ, огромное количество политзаключенных, «иностранные агенты». Я сейчас не вижу в России достаточного количества людей, которые были бы готовы всерьез заниматься Крымом, кто действительно считал бы, что это важно. Важно, потому что «мы» это сделали, и теперь «нам» надо за это отвечать. А без достаточного количества людей, готовых долго и системно работать, сделать ничего нельзя. Крымская полевая миссия и другие правозащитные инициативыне справятся без поддержки

Андрей Юров