Ветеран АТО змушений три роки в судах доводити, що втратив ногу на війні

Тільки зараз, після виграної справи в Київському апеляційному адміністративному суді, з'явився шанс, що ветерану АТО, який залишився інвалідом, нарахують виплати і пенсію, - йдеться в матеріалі видання "ФАКТИ", передають Патріоти України. Далі - мовою оригіналу:

"Я получил ранение в августе 2014 года в предместье Иловайска, — говорит ветеран АТО 27-летний киевлянин Максим Клокун. — К тому времени враг создал вокруг этого города мощный укрепрайон: пять линий обороны, состоявших из забетонированных окопов. В штурме укрепленного района пришлось задействовать большое количество наших войск — это была крупная армейская операция. Я воевал в составе добровольческого батальона «Шахтерск», приписанного к Главному управлению МВД Украины в Днепропетровской области. Нашей задачей была зачистка освобожденных украинской армией городов и сел, поддержание в них правопорядка. Но ситуация на фронте заставила направлять добровольческие батальоны милиции на передовую. Мой третий по счету выезд для участия в операции по освобождению Иловайска стал для меня роковым.

На войне применяют такой прием, как разведка боем. На окраине Иловайска мы, по сути, пошли именно в такую разведку. Тут нужно пояснить, что противник прятался в блиндажах и других хорошо защищенных подземных сооружениях. В окопах находились только их наблюдатели. Нужно было выманить сепаратистов из блиндажей. Ради этого мы пошли в атаку. В окопах сразу прозвучал сигнал тревоги, их начали заполнять стрелки. Это нам и было нужно! Мы по рации передали информацию артиллеристам, что можно открывать огонь. Десятки, если не сотни, снарядов обрушились на окопы, уничтожая «сепаров». В этом и был смысл разведки боем — дать возможность артиллерии уничтожить как можно больше российских наемников. Конечно, в ходе разведки боем гибли и получали ранения наши бойцы, но потери врага были гораздо большими. Это и оправдывало такие операции.

Так вот, после артобстрела наш командир приказал отходить. Только я встал, как возле моей правой ноги разорвался ВОГ-25. Это осколочный боеприпас. Выстрелили из подствольного гранатомета. Ногу оторвало, осколки разворотили левый бок, сильно повредили левое ухо (потом я узнал от врачей, что пробита барабанная перепонка, до сих пор очень плохо слышу).

— Вы потеряли сознание?

— Нет. Поначалу я и боли почти не чувствовал. Это состояние называется шок. Я служил срочную службу в разведывательном подразделении, поэтому хорошо знаю, как оказывать первую помощь при различных ранениях. Позвал ребят и говорил им, что нужно делать (многие в нашем добровольческом батальоне в армии не служили). Оторванная взрывом нога висела ниже колена на сухожилии и коже. Хлопцы вместо медицинской шины использовали мой автомат — примотали его к оторванной части ноги и бедру.

Когда меня вынесли с поля боя и повезли в машине «скорой» в Старобешев, боль стала жуткой. Я орал, требуя унять ее. Мне ввели довольно большую дозу обезболивающего — четыре кубических сантиметра. Но оно не помогло. В больнице Старобешева анестезиолог ввел какое-то сильнодействующее средство, и боль на время отпустила. Но я слышал, что врачи заявили: пока к моим ноге и бедру примотан автомат, они не займутся обработкой ран. Ребята отмотали оружие, и только тогда мое сознание отключилось.

Очнулся в автомобиле скорой помощи. На ноге стоял аппарат Илизарова, во рту было горько и сухо. Мне сообщили, что едем на аэродром, чтобы на вертолете доставить меня в знаменитую Днепропетровскую областную больницу имени Мечникова. Начала захлестывать сильнейшая боль. Медсестра сказала, что новые дозы обезболивающего колоть пока нельзя. Рядом сидел солдат. Мне было очень больно, поэтому я сжимал его колено. Через какое-то время этот парень попросил меня: «Ты не мог бы положить руку на другое колено, а то я уже ноги не чувствую». Когда мы приехали на место и меня перенесли в вертолет, врач ввел мне какой-то препарат, и я вновь провалился в забытье.

— Был шанс спасти ногу?

— Нет, и я это понимал. Когда проснулся после ампутации, ко мне пришли несколько врачей, извинились, что пришлось отрезать ногу, подробно объяснили, почему ее нельзя было сохранить.

Понятно, что на душе было очень тяжело. Я даже плакал. Но слезами делу не поможешь — нужно было думать, как жить дальше.

— У вас было предчувствие, что получите столь тяжелое ранение?

— Нет, ни у меня, ни у родителей предчувствия или вещих снов не было. Разве что утром того рокового дня у меня побаливало сердце. Ребята сказали: «Может, сегодня не поедешь?» — «Да ну, бросьте, — это не тот случай, чтобы оставаться на базе», — ответил я.

Кстати, родители не знали, что я на войне. Я им говорил, что дежурю на блокпостах на подъезде к Днепру. Через три дня после ампутации позвонил маме: «Я был на войне, остался без ноги». Мама на следующий день приехала ко мне.

Как раз тогда, через несколько суток после операции, я узнал, что при моем оформлении в добровольческий батальон «Шахтерск» не были соблюдены некоторые формальности. Из-за этого я оказался недооформленным на службу. К слову, такие же бюрократические проблемы были у многих других ребят из нашего батальона. Хотя все мы писали заявления на зачисление в его ряды, нам официально выдали под роспись оружие.

Знаю, что в подобных ситуациях оказались парни и в других добробатах — в «Айдаре», «Донбассе»… Больше всего обидно за тех, кто погиб. Их жены, дети, родители остались без поддержки государства. Я хоть и утратил ногу, но живой, могу обратиться в суд за восстановлением справедливости. А мертвые судиться не могут.

— Как вы оказались в батальоне «Шахтерск»?

— Когда Россия развязала войну на Донбассе, я учился в Университете туризма и работал менеджером в одной из компаний. Пошел в военкомат с просьбой отправить меня в армию. Мне ответили, что солдаты с моей воинской специальностью — командир разведывательного отделения бронемашины БТР-80 — пока не требуются. Я дней десять подождал — может, вызовут в военкомат. Не дождался и записался добровольцем в «Правый сектор». Меня направили на базу подготовки в поселок Десна под Киевом. Инструктор с позывным «Черный» учил новобранцев азам военного дела. Шла неделя за неделей, а на фронт нас не отправляли — у «Правого сектора» было мало оружия. Ребята начали искать возможность перейти в другие добробаты. Узнали, что возле Днепра на территории одной из баз отдыха формируется батальон «Шахтерск». С несколькими парнями поехал туда. Оказалось, чтобы стать бойцом батальона, нужно оформиться на службу в милицию. Мы написали заявления. Нас поставили на довольствие, платили зарплату (мы расписывались за нее в ведомости), выдали оружие, боеприпасы.

В первую командировку в зону АТО мы отправились в конце июля 2014 года в Пески, что на околице Донецка. Добирались туда на… рейсовых автобусах. А затем нас командировали на базу, обустроенную под Мариуполем в хозяйственных постройках бывшего колхоза. С нее выезжали на боевые задания — к Иловайску, на разведку аж до самой российской границы. Часто помогали сотрудникам СБУ задерживать российских агентов в различных городах и поселках. Кстати, больше всего при проведении таких операций я боялся убить невиновного человека, ведь агенты, как правило, оружия при себе не имеют, ходят в гражданской одежде.

— Протез вам оплатили волонтеры?

— Да. За собранные ими средства меня направили в Польшу к классному специалисту, который подобрал протезы для многих бойцов АТО. Кстати, прежде чем начать пользоваться постоянным протезом, сменил три временных. Деньги мне на лечение давали многие люди, в том числе с бывшей маминой работы — прежде она служила в правоохранительных органах. Кстати, сейчас я работаю в Министерстве внутренних дел Украины — в отделе, который занимается выдачей документов участникам АТО. Правда, почти вся зарплата уходит на такси — на протезе ведь в переполненных маршрутках и метро не поездишь. Вообще, долго ходить на «железной ноге» тяжело: за день на работе так устаю, что, возвращаясь домой, почти сразу ложусь спать. А еще заочно учусь в Академии МВД, так что через несколько лет стану офицером полиции.

— Знаю, что вы выиграли дело в суде против Главного управления МВД Украины в Днепропетровской области. После этого вас должны официально признать бойцом «Шахтерска»?

— Получилось так, что районный суд отказал в требовании признать меня бойцом «Шахтерска» на том основании, что этого батальона уже не существует. И вот теперь Киевский апелляционный административный суд отменил это решение. Кроме того, он обязал областное управление МВД еще раз рассмотреть вопрос о признании того, что летом 2014 года я был в рядах милиции и служил в батальоне «Шахтерск».

— Это решение было принято после того, как мне пришлось заявить отвод первому составу Киевского апелляционного административного суда, рассматривавшего апелляцию Максима, — вступает в разговор адвокат Николай Пономарев. — Дело в том, что судьи вели себя откровенно неуважительно по отношению к Максиму. Двое из них во время процесса, уткнувшись в смартфоны, то ли переписывались с кем-то, то ли играли в игры. Когда объявили технический перерыв и мы должны были выйти из зала, председательствующая прикрикнула на Максима: «Выходите быстрее — бегом, как в армии. Раз-два, раз-два…» Я был шокирован. Сказал: «Он же на протезе!»

Поведение судей заставило меня поинтересоваться, кто они такие. Оказалось, все трое переведены из Донецкой области, причем у них есть там дорогостоящее имущество. Мы с Максимом решили объявить им недоверие и пришли на следующее заседание с ребятами из общественной организации «Київське ветеранське братство». Закончилось тем, что судьи взяли самоотвод. Новый состав суда вынес решение в пользу Максима. Впрочем, борьба за восстановление справедливости продолжается.

Знаете, что я куплю первым делом за деньги, которые получу от государства как боец, утративший ногу в АТО? Автомобиль, — сказал нам на прощание Максим Клокун.— По закону инвалид имеет право ввезти раз то ли в 10, то ли в 15 лет машину без оплаты таможенного сбора. Впрочем, при этом за авто плачу я, а его собственником считается собес."