Дебальцевська трагедія: "Командир, нам 200-х забирать?" - "Нет, мы их потом обменяем". Понимал, что с 200-ми на горбах нам вообще не выйти, - комбат 25-го БТрО "Київська Русь"

"Вообще Дебальцево для меня больная тема. Если, предположить что, дебальцевский плацдарм – это спланированная операция, то спланирована она была бездарно. Но все сопоставить и проанализировать я смог уже после того, как мы оттуда вышли. А там было не до анализа, когда все бахкает, в КП попадает снаряд, разносится все к едрене фене; когда ребята в окружении - и ты понимаешь, что кроме как дать им какие-то маяки и как-то прикрыть их выход, ты больше ничего не можешь сделать, а их там почти 100 человек и среди них есть и "трехсотые", и "двухсотые", - розповів у своїй бесіді з кореспондентом Цензор.НЕТ екс-комбат Андрій Янченко, передають Патріоти України.

Когда встал вопрос: "Командир, нам "двухсотых" забирать?", я сказал, что нет, мы их потом обменяем". Заберем, но позже, потому что я понимал, что с "двухсотыми" на горбах они вообще не выйдут. История, почему я стал командиром батальона, уходит корнями в Майдан. Я был сотником 42-ой сотни "Львівська Брама". До Майдана был частным предпринимателем.

Когда после аннексии Крыма стал вопрос про создание армейского батальона при МО от Самообороны, так получилось, что среди сотников людей с военным образованием почти нет. А я закончил Киевский военный лицей, потом Одесский институт сухопутных войск, и с 2002 по 2006 год служил в войсках. А когда армию фактически начали разваливать, я плюнул и ушел. Поэтому мне просто указали направление движения для формирования батальона. И я согласился. К маю у меня уже было 170 человек с Майдана. В Украинском доме мы открыли центр подбора личного состава, мне в этом помогала 40-ая сотня. Когда людей подобрали, мне сказали со всеми дальнейшими вопросами обращаться к Игорю Васильевичу Кабаненко (на тот момент заместитель Министра обороны Украины. - Ред). Но когда я пришел к нему на встречу, он был на выезде и со мной беседовал какой-то генерал.

Спросил, что мне нужно. А я одет был в "Бундес" ( военная форма Германии. - Ред.), патлатый и говорю: "Я формирую батальон от Самообороны, и мне от вас нужно только оружие и статус о том, что мы легальны". Он на меня посмотрел, как на придурка, и спросил, военный ли я вообще. Я ответил, что я старший лейтенант запаса, на что генерал удивленно сказал, что комбатом может быть минимум капитан. А я смотрю на всех, кто был еще в кабинете и говорю: "Ребят, война идет, какой нахер капитан? Не ровен час и они будут в Киеве, и не важно, кто будет формировать батальон - капитан, старлей или сержант."

В общем, на следующий день меня уже пригласил к себе Кабаненко, мы с ним пообщались, не сразу нашли точки соприкосновения, но потом все пошло в более конструктивное русло. Вообще у нашего батальона было 2 крестных папы - это Кабаненко и областной военком Пошаталов Евгений Александрович. Без всякого пафоса, они душу вложили. Меня сначала поставили официально замкомбата, а потом присвоили мне капитана и буквально в тот же день назначили на должность комбата.

Я четко поставил себе задачу, что все мои ребята должны быть добровольцами, но легально. И когда добился статуса батальона, мне сказали, что у меня будет 25-ый бат теробороны. А название "Киевская Русь" у меня возникло как-то сразу без раздумий.

Когда по мобилизации из военкоматов привозили ребят партиями, я спрашивал, есть ли среди них добровольцы, тогда шаг вперед. Из 20 человек 18 делали шаг вперед. Дальше говорил: "Пацаны, мы тут отсиживаться не будем, а поедем на войну. У нас не будет ни жрачки, ни одежки, ни денег, ни статусов и, может, даже оружия не будет, а задачи будут самые конченые. Кто готов?" - из 18 человек 5 делало шаг вперед. Вот им я говорил идти в строй, а всех остальных просил военкома забирать домой, потому что они мне не подходят. Поэтому я с полной уверенностью говорю, что у нас добровольческий батальон.

С самого первого дня у нас было жестко с дисциплиной. Еще будучи на полигоне, мы могли за пьянку к дереву на ночь привязать. Я даже офицеров в ямы садил, и не буду этого скрывать, хоть по закону так и нельзя делать. У меня был офицер-майор, которого мы закинули в бетонную яму и закрыли на сутки. Это было зимой, через сутки он оттуда вылез и его трухало. Ничего, не пьет теперь. И шпионов искали среди парней, то есть, может, где-то чуть-чуть с паранойей, но тем не менее следили за порядком.

К концу июня 2014 года батальон был полностью сформирован и теоретически мы могли уже выходить, но были недообучены. Но когда прошли программу подготовки, нас опять-таки не отправляли в АТО. Тогда мы по второму кругу начали проводить подготовку - и снова не пускают. Я понимал, но не мог объяснить рядовому составу, даже офицерскому, что наш батальон выполнял задачу по резервной группе по прикрытию черниговского направления, а стояли мы в "Десне". И видел, что точка кипения близко и, что вот-вот начнется волнение в подразделении, потому что ребятам надо сделать "войнушку". Им надо было выплеснуть накопившуюся энергию. И получилось так, что где-то 6-5-го августа мой начальник разведки нарыл мне информацию о возможном прорыве противника на черниговском направлении с 7 на 8 августа.

По итогу, наш первый выход, стал учебно-боевым, потому что прорыва не было. Но у бойцов глаза горели, и все были максимально готовы. А еще после этого ребята воспряли духом. Когда мы вернулись на базу, многие переоценили саму ситуацию: как они действовали, что можно было делать по-другому. Мы сели, разобрали, где у нас были недочеты, где что сделали хорошо, а что не так. Меня очень обрадовало отношение ребят к задаче, а еще, что не было мандража и трусости. И я понимал, что морально ребята готовы к выходу на фронт.

После нашей "выходки" (учебно-боевой тревоги) 16 августа, к нам в лагерь приехал Игорь Васильевич Кабаненко и спросил: "Андрей Васильевич, у тебя же скоро день рождения? Что тебе подарить?" - а я говорю: "Отправьте нас в АТО". Он так посмотрел на меня, как на придурка, - и уехал, а вечером пришла директива на выезд. И, в принципе, свои 33 года я отмечал уже в эшелоне.

20 августа мы прибыли в Изюм. Этого же числа первой колонной дошли до Артемовска, остановились на ночлег. Вторая наша колонна должна была утром тронуться из Изюма, а первая в Артемовске получить технику и тоже выдвинуться следом. Но еще до этого я получил боевую задачу в Дебальцево, куда выехал рано утром. Мне позвонил командующий сектором Борискин и сказал всех отправить на нулевой блокпост. Это трасса Донецк-Луганск на окраине Дебальцево, перед Чернухино.

Там была вероятность прорыва вражеской танковой роты. А на подходе к Дебальцево находилась наша колонна в составе которой была рота огневой поддержки с противотанковыми средствами: СПГшки, Фаготы (ракетный комплекс. - Ред.), ручные гранатометы, и личного состава человек триста, в общем, до фига. Все это добро мы развернули в районе блокпоста. Перекрыли трассу, то есть к бою были готовы.

Сидим на позициях и видим, как из Дебальцево вынырнул какой-то дед. Прошел по дороге и за мостом выпустил из сумки голубей. Телефон выбросил в кусты и пошел дальше. Ребята увидели голубей и давай по ним стрелять - поняли, что что-то тут не то. Я дал команду прекратить огонь, а разведке взять деда живым. Голуби высоко взлететь не могли у них были подрезаны хвосты.. Оказалось, что это был сигнал сепаратистам, правда, тогда мы еще не знали, какой именно.

Через полчаса после того, как мы заняли позиции в районе блокпоста, подтянулась вторая колонна нашего бата с БМП, а это еще три сотни стволов. Командиру первой роты, майору Волыку, позывной Кавказ, я поставил задачу усилить разведку на передке одной машиной, а остальные машины выставить на огневые позиции. Но тут нам дали команду "отбой", и сказали, что мы сорвали наступление противника. Ну, сорвали и сорвали - все отправились в базовый лагерь, а на блокпосту на всякий случай оставили усиление. Оказалось, что хорошо, что голубей пацаны не перестреляли. Когда деда взяли он рассказал, что голуби означали, что нас здесь слишком много, а сепаратистский наблюдатель сидел тогда на птицефабрике. Когда я приехал в штаб сектора, мне рассказали, что вражеская танковая рота уже шла на Дебальцево, а за ней как минимум должен был идти пехотный батальон. То есть там могло быть все по-взрослому.

В общем, с 21 августа по 24 декабря мы были в Дебальцево. Держали 5 опорных пунктов и два блокпоста. Плюс резерв, плюс тыловой лагерь. Выполняли задачи по разведке, артразведке, потому что в секторе обученными корректировщиками были только наши ребята, и мы полностью обеспечивали артразведку и корректировку огня. Помимо этого выполняли милицейские функции, патрулирование города. А боевых столкновений с ДРГ противника было около 20, хотя, может и больше, всех уже и не упомнишь.

Помимо этого, дважды выезжали на усиление 11 батальона, в Центральное, Редкодуб и Никишино. В Центральном они стояли на Т-образном перекрестке и со всего взвода осталось девять человек, а рядом, по прямой в Софиевке, порядка 50 сепаров было, а справа в селе - 100 казаков. И перекресток противник пристрелял настолько, что там места живого не осталось. Мы выехали, стабилизировали ситуацию, под закат сепарский блокпост разбили и остались на ночь. Пацаны из 11 бата там хоть отоспались.

Мы все время воевали с ДРГшниками, ловили их; живыми, правда, никого не взяли. С октября на наши позиции сепары боялись сунуться, даже мухи боялись летать в нашу сторону. И "минских соглашений" как таковых для нас не было. С нами-то ведь никто не договаривался, потому что в реальности, когда пацаны гибнут от ДРГ, другие пацаны не будут сидеть и ждать, что враги за ними приползут из "зеленки", поэтому мы "зеленки" простреливали регулярно. А еще вычисляли, где у них склады боеприпасов и позиции артиллерии, и накрывали их огнем.

Реально на наши позиции боялись ехать все. Когда начала ездить миссия ОБСЕ через блокпост, а там были наблюдатели от России, то российского генерала Ленцова пацаны уложили на асфальт, потому что нечего быковать. Когда мои попросили документы, он начала хамить, тогда они его взяли "за шкварки" и мордой в асфальт ткнули. Не надо нервировать ребят на блокпосту, тем более на нулевом, а уж российскому генералу и подавно. Правда, мы потом, получили небольшое "замечание" за неправильную работу с миссией ОБСЕ.

Случалось много и трагических моментов: восемь ребят с первой ротации домой привезли погибшими, а раненых за период с конца августа по декабрь у нас было около 80 человек. Перед Новым годом нас вывели на ротацию. Хотя потом даже те, кто больше всех кричали, что нам нужна ротация, жалели, что вышли на нее. Возможно, если бы мы остались на своих позициях, Дебальцево не пало бы.

У меня нет претензий ни к 40-му, не к 128-му, потому что ребята, во время "дебальцевского котла" дрались до последнего и честно. И я не скажу, что нас не надо было выводить из зоны АТО. Просто вывести нас надо было чуть раньше и вернуть обратно на места. И тогда отдохнувшие и перегруппировавшиеся, мы бы стали на свои места и удержали бы, по крайней мере, наш район обороны "Санжаровка - Чернухино". Но это мои догадки.

Когда нас в декабре сняли с Дебальцево и отправили на зимние квартиры, а в январе по тревоге подняли и обратно отправили, даже месяца не прошло. И второй раз нас выходило не 700 человек, а всего 311. Но мы уже понимали куда шли, и что там будет невесело, жестко и очень "жарко". А было нас меньше половины, потому что рвали по тревоге и не все могли вырваться, кто-то ведь и в госпитале лежал. А еще мною была четко поставлена задача, что "аватаров", "идиотов" и так далее, мы с собой не берем. Едут только добровольцы. Сначала мы вообще в ДАП собирались. Потом нам поменяли задачу на Лисичанск, а еще позже на Дебальцево. И я понимаю, для чего это делалось. Во-первых, чтоб не было утечки информации, и опять же о том, что мы едем на Дебальцево, знал только я. 26 января 2015 мы уже были в Дебальцево. Углегорск, Редкодуб, Никишино, Коммуна, блокпост "Балу" - выезжали на все эти горячие точки, потому что были в резерве сектора, но наши роты были не полностью укомплектованы. 30 -40 человек вместо ста - это ротой не назовешь, а скорее взводом.

Вообще Дебальцево для меня больная тема. Если, предположить что, дебальцевский плацдарм - это спланированная операция, то спланирована она была бездарно. Но все сопоставить и проанализировать я смог уже после того, как мы оттуда вышли. А там было не до анализа, когда все бахкает, в КП попадает снаряд, разносится все к едрене фене; когда ребята в окружении, и ты понимаешь, что кроме как дать им какие-то маяки, и как-то прикрыть их выход, ты больше ничего не можешь сделать, а их там почти 100 человек и среди них есть и трехсотые, и двухсотые. Когда стал вопрос: "Командир, нам "двухсотых" забирать?", я сказал, что нет, мы их потом обменяем". Заберем, но позже, потому что я понимал, что с "двухсотыми" на горбах они вообще не выйдут.

Огромная проблема состояла в том, что мы четко знали, что горловское направление оставалось абсолютно голое - от Углегорска до Светлодарска там никого не было, кроме одного наблюдательного пункта из трех бойцов 54-го батальона. Как это можно было допустить? Сказать, что не знали - нельзя, потому что 6 февраля я докладывал командующему сектора об этом, и мой начальник артразведки докладывал, 8 числа, в ночь перед захватом Логвиново. Просто моя разведка и саперы ногами прошли горловское направление, и они прозрели, когда там побывали. Вернулись, смотрят на меня, у них волосы шевелятся, и говорят: "Командир, там никого нет". Я спросил, а какие-то водные преграды, еще что-то. А они, что, командир, мы там пешком прошли, а значит, танки проскочат. И я понимаю, что мы в жопе. Но когда я докладывал ситуацию командующему сектором, что в разных местах (и показывал, каких именно) не очень сладкая ситуация и возможен прорыв, командующий при мне докладывал начальнику Генштаба о том, что все хорошо. Поэтому люди, которые это допустили, должны бы отвечать, но один из них уже получил орден Ярослава Мудрого. А второй сейчас курирует мой батальон.

И, может быть, сейчас не ко времени задавать вопрос, кто ответит, но с другой стороны не ко времени было и по Иловайску вопросы задавать. Я понимаю, что у нас идет война, но те, которые попадут в подобные ситуации дальше, я имею в виду командиров и начальников, которые принимают решение за сектор, должны понимать, какая за ними ответственность. Сейчас по Иловайску все спихнули на бойцов. По Дебальцево на 40-ый батальон, хотя я скажу о 40-м батальоне, что часть ребят оттуда прошли "иловайский коридор", и в Дебальцево они бились, как тигры, до последнего. И сбрасывать ответственность на них нельзя. К этой ситуации привело слабое руководство. И если рано или поздно будет судебный процесс по Дебальцево, я готов выступать, как свидетель.

У меня за второй выезд в Дебальцево было 17 погибших, а в общей сложности за год войны - 25. Но над нашим батальоном не просто ангелы летали, один здоровенный какой-то ангел, который накрывал нас крыльями, потому что мы из таких передряг выбирались, из которых просто нереально было выйти живыми. И очень обидно, что не все ребята смогли вернуться домой. Тяжело смотреть в глаза родственникам; если с женами еще как-то можно общаться, то очень сложно с детьми, особенно взрослыми, и матерями.

После Дебальцево, как таковых боевых столкновений у нас уже не было. В мае этого года мы вышли в зону АТО опять в Попаснянский район, там заняли несколько опорных пунктов и блокпостов. Но с лета я демобилизован и батальон передал. Конечно, я мог бы остаться, но на момент дембеля видел, что обострения не было, а армию снова переводят в бумажную плоскость. Все вот эти нелепые списания чуть ли ни каждого патрона…

Сейчас я заместитель главы обладминистрации. Основной профиль - это участники АТО и все, что с ними связано. Помимо этого, противодействие коррупции и много чего другого. Я стараюсь ребят, которые вернулись из АТО, не только моего бата, но и других, по возможности привлечь к той работе, которой занимаюсь сам. А здесь надо много работать, вливаться в эту систему и по-другому ее строить. Меня очень изменил Майдан и те принципы, которыми я пропитал себя там, прошли со мной через всю войну. Во-первых, все должно быть по закону. А во-вторых, своих не бросать.

У меня недавно родился сын, и это случилось очень вовремя, потому что он не даст опускать руки. Я хочу, чтоб он и будущие мои дети, жили в другой стране, в Украине, но в принципиально другой Украине, с высокими моральными ценностями - это можно назвать моей целью. А мечта у меня Харлей Дэвидсон, она еще с института тянется, когда я хотел безлимитную карточку, ствол и большой тяжелый байк.

Я считаю, что мой батальон заслужил уважение, причем на всех уровнях. За то, что мы делали на войне, мне не стыдно. Приятно, когда недавно ребята приехали, а мы не виделись месяца 4, и все были невероятно рады встрече. А когда сын родился, пацаны звонили и говорили: "Командир, мы тут на полигоне салют устроили в честь такого события". А бывает, просто звонят и просят совета. Они меня до сих пор называют командиром. Не мне судить, заслужил я или нет, но я очень люблю всех этих парней и чувствую ответственность за то, что повел их на войну.