"Мы на Майдане тоже думали о новой Европе. Но ведь война. А на войне убивают", - блогер про націоналізм і не тільки

"Знаете, а мы все с вами потихоньку становимся националистами. Порой сами не замечая того. Даже те, кто при слове «национализм» крестится и трижды сплевывает через левое плечо. Мы дрейфуем в его сторону всем многослойным пластом нашего общества. Мы голосуем за проспект и памятник Бандере, ни разу не прочитав его трудов и не одобряя практику политических убийств. У нас давно появился оксюморонный тип русскоязычного украинского националиста – и это выводит из себя истинных «свидетелей Бандеры», но не противоречит мировой практике", - пише на своїй сторінці в Фейсбук Євгеній Якунов, повідомляють Патріоти України, і продовжує:

"Остающиеся на берегу великой реки провожают нас взглядом округлившихся глаз: как мы могли так «одичать», отбившись от русского мира? Как посягнули на блага глобализма? Ограничение русского шансона, контроль над московским печатным ширпотребом, черный список заробитчан от культуры, Дождь, наконец – сопровождаются обязательным ритуалом высокомерной анафемы из уст российских братьев-«либералов», за исключением, разве что Шендеровича, Коха, Губермана, да и тех не всегда.

Андреас Умланд грозит нам остракизмом Европы за «бандеризацию» украинского общества, поэтесса Евгения Бильченко с завидным упорством вангует «суицид украинского национализма», известная московская волонтерша прозревает: «Мы думали на Майдане рождается новая Европа, а это рождалась всего лишь нация».

И мы на Майдане тоже думали о новой Европе. Но ведь война. А на войне убивают. И национализм – единственный в мире мотив, кроме веры в Бога, заставляющий человека сознательно жертвовать жизнью. Не за свои собственные интересы, не за семью и детей, а за идеалы сообщества, не имеющего определенных границ и критериев, и по большей части воображаемого, где бок о бок существуют герои, дезертиры, предатели или безразличные, может быть даже и не заслуживающие этой жертвы, но награждаемые ею.

И мы подспудно, вопреки всем теориям, осознаем, что настоящий национализм живет там, на фронте, он в укреплении государства, в экономии и социальной дисциплине, в борьбе с коррупцией и бандитизмом. А хождение с факелами, ритуальное накликание смерти на «ворогів» – это так, карнавал.

Погром же мемориала полякам Гуты Пеняцкой и хулиганство в уманской синагоге – от этого до национализма как до неба. Тут слышен дух расизма, религиозного фундаментализма или банальная спецоперация соседнего государства.

Мы должны бы понять, что времена меняются и с ними трансформируется сущность национализма, меняется его фундамент. Со времен Донцова и Коновальца немало воды утекло, и многие общественные тренды изменились до неузнаваемости. Демократия, например, в совсем недавнем историческом прошлом уютно соседствовала с рабством, отсутствием избирательных прав у женщин, дискриминацией чернокожих. И называлась при этом демократией.

Давайте не будем повторять затертое совковое: национализм породил две мировые войны. Давайте вспомним, что он породил все современные европейские государства. И множество – на других континентах. Давайте вспомним философов и историков никак не националистов, но вдруг заговоривших о национализме высоким слогом. «Быть нацией – это по сути самая универсальная легитимная политическая ценность нашего времени, – пишет исследователь национализма Бенедикт Андерсон, – Национализм породил высокую литературу, он – это любовь, а не ненависть. В нем нет никакого корыстного интереса».

А потому давайте отделим зерна от плевел. Очистим понятие «национализм» от наносного, не присущего нашему времени. Давайте осознаем, что нация это совсем другое, чем раса, что «национализм мыслит категориями исторических судеб (Андерсон), тогда как расизму видится вечная зараза, передаваемая из глубины веков через бесконечную череду отвратительных совокуплений: т. е. вне истории.»

С точки зрения расиста, «ниггеры, в силу присутствия в них незримой негритянской крови, всегда остаются ниггерами; а евреи, семя Авраамово, всегда остаются евреями, и неважно, какие паспорта они носят и на каких языках говорят и читают. (Поэтому, например, для нацистов немец еврейской национальности всегда был самозванцем)».

А вот для национализма (актуализируем Освальда Шпенглера) «украинский еврей всегда больше украинец, чем еврей». И это значит, что не может национализм строиться на «зове крови».

А еще современная нация не может строиться на праве первородства коренных жителей над «сознательно завезенными» (как выразился один отечественный чиновник). Ибо понятие «коренной житель» всегда упиралось в вопрос: «коренной житель чего?» Если он родился на Волыни и переехал во Львов, он коренной? А если в Крыму или в Донецке? А если «завезен» во Львов из Стрыя? Так ведь можно до коренных жителей улицы добраться.

И еще, национализм не построишь на вере и традициях. Потому что национализм – соперник веры в своем обещании бессмертия. А традиции – они всюду свои, кто-то видит их в рождественских гуляниях, кто-то в языческом ридновирстве. Патриархальщина, домострой, ксенофобия, кастовость, кумовство – весь набор архаичного общества - это то, с чем национализм, как порождение индустриальной эпохи – воюет, утверждал французский историк Фернан Бродель. А в новорожденных нациях – от них страдает.

И наконец, национализм не может строится на истории. Просто никакой истории наций самой по себе не существует. Исследователи национализма столкнулись с неразрешимой загадкой: реально нации оказались намного моложе, чем о том пишется в национальных учебниках. Попытка найти свои истоки в древности понятна, ведь нация это не только живущие, но и умершие, и не рожденные. Чем многочисленнее пантеон героев, тем устойчивее себя чувствует нация. «Национализм не пробуждает нации, сказал еще один исследователь явления – Эрнест Геллнер, – он их изобретает».

Настоящий национализм охотно принимает в свои ряды всех желающих. И ни раса, ни вера, ни традиции тому не препятствие. Принимает с радостью, потому что рост численности расширяет зону ее влияния. Единственное условие: все неофиты должны быть готовы жить по правилам сообщества.

Что это за правила? Что, если не кровные узы, не происхождение, не история и не традиции, объединяет людей в нацию? Оказывается, они у каждого «национализма» свои. Ибо в разных странах он строился на разном фундаменте. По мнению Андерсона, таких существует три.

Есть – языковый. Речь не о древних устных наречиях, изменчивых во времени и пространстве. И не о рукописных свитках на греческом, латыни, церковнославянском. Национализм, как импульс, породивший нации, сам родился из печатного слова, книги, а позже – газеты.

И как пример, философ приводит – украинский: «В XVIII в. украинский (малороссийский) язык встречал презрительно-терпимое отношение как язык деревенщины. Однако в 1798 г. Иван Котляревский написал свою «Энеиду», необычайно популярную сатирическую поэму об украинской жизни. В 1804 г. был основан Харьковский университет, который быстро превратился в центр бурного развития украинской словесности (да, товарищ Путин, Харьков был центром зарождения украинской словесности!)

В 1819 г. увидела свет первая украинская грамматика. В 1846 г. в Киеве была основана первая украинская националистическая организация – причем основана историком!» Все это нам известно, но Андерсон сравнивает украинцев с другими рождающимися нациями того времени.

В России официальный учебник грамматики вышел в 1802 году и только имперский прессинг не дал украинскому аналогу появиться в то же время. Украинская грамматика, пишет Андерсон, увидела свет через 17 лет после российской, что по историческим меркам не такой уж и большой временной разрыв.

А теперь внимание! Почти в то же время, что и «Энеида» Котляревского, в самом конце XVIII в., появляются первые литературные произведения, словари и истории на румынском языке. В 1772 году печатные труды венгра Дьёрдя Бешшеньеи дали толчок развитию венгерского и языка, и национализма. С 1800 по 1850 гг. на Северных Балканах усилиями местных ученых обрели жизнь словенский, сербохорватский и болгарский языки. Финский появился к 20-м годам XIX века. В 1803-м – благодаря лексикографу Адамандиосу Кораису - греческий. Норвежский, прорвавший языковую блокаду датской письменности впервые заявил о себе в 1848-50-е годы. Чешский, до того бывший языком богемского крестьянства, благодаря священнику Йосефу Добровскому, стал печатным в 1792 г.

То есть, большинство новых европейских наций зародилось (или были «изобретены») практически в одно время. Украинский язык и национальное самосознание в этом процессе тут не «пасли задних», а многих и опережали. И вместе со всеми перечисленными нациями должны были завершиться государственностью еще в конце ХIХ – начале ХХ века! Если бы не Россия!

Есть еще один тип национализма - креольский. Его основатели- колонисты из Европы, истребившие и загнавшие в горы индейцев Америки и принесшие на новые земли новые, запрещенные в «старой» Европе, политические взгляды и веяния. Это породило парадоксальный феномен: креольские государства Латинской Америки намного раньше Монархической Европы отразили в своих конституциях нормы равенства и братства, демократии и всеобщего избирательного права. И в этом им нисколько не помешали ставшие государственными португальский и испанский языки бывших метрополий.

И, наконец, бытует еще один вид национализма. Так называемый «официальный». Изобретатель термина, британский славист Роберт Сетон-Уотсон в качестве примера называет Россию 30-х годов ХIХ века. До войны с Наполеоном придворным языком в Санкт-Петербурге был французский, а региональное дворянство говорило на немецком.

Популярность наполеоновской «европейской» конституции настолько пошатнула династические устои империи, что там спешно взялись за принудительное сколачивание «русской нации», по рецепту графа Уварова – с обязательными самодержавием, православием и народностью.

Поскольку речь о России, процитирую подробнее. «Это был нонсенс для эпохи, когда половину «нации» все еще составляли крепостные, а более половины говорили на родном языке, который не был русским, – пишет Андерсон, – К тому же «официальный национализм в России появился гораздо позже, чем в империи появились украинский, финский, латышский и иные национализмы».

И дальше. «Эти «официальные национализмы» лучше всего понятны как средство натягивания маленькой, тесной кожи нации на гигантское тело империи. «Русификация» разнородного населения царских владений представляла собой, таким образом, насильственное, сознательное сваривание двух противоположных политических порядков, один из которых был древним, а другой – совершенно новым».

Кстати, по версии Андерсона, именно Сетон-Уотсон ввел термин «русификация» в научный обиход для объяснения методов сохранения династической власти под флером национализма. Россия как империя потом не раз в своей истории обращалась к русификации: это делал Сталин во время Второй мировой, и Путин сегодня. И поскольку нация Сталина-Путина была, остается и помрет «официальной», то и ныне не может не держаться за каждый из трех своих столпов, включая дикое для ХХI века самодержавие.

Но у России есть последователи – царьки получивших независимость стран Африки и постсоветской Средней Азии, быстро смекнувшие, как из племенных вождей превратиться в легитимных президентов.

Была ли нацией Украина, получившая независимость в 1991 году? Скорее всего, нет. Был на скорую руку построен «официальный национализм», когда, вооружившись тризубом и гимном, коммунистические династии на 20 лет сохранили реальную власть.

После двух Майданов стало понятно – официальный национализм рухнул, как нежизнеспособное образование. Какой выбрать из оставшихся двух? Мне, этническому русскому, взращенному на литературе Достоевского и Чехова, когда-то хотелось видеть Украину креольской, где ведущую роль играют либеральные идеи, выпестованные в том числе и русскими мыслителями. Но сегодня, друзья-креолы, это никак невозможно по уйме причин.

Практика истории неумолима: креольские нации долговечны, если между ними и бывшими метрополиями лежит другое этно-национальное пространство, а лучше – океан. Общая граница с бывшим поработителем обрекала новые нации на долгую и часто безнадежную борьбу. Ведь вся независимость креольских наций держится на пассионарности элит. Для рядового креольского плебса разницы – ни в культуре, ни в языке – между жизнью в независимом государстве и колонии нет. Еще хуже с аборигенами – обычно задвинутые в креольских нациях на задворки, они видят в местной элите еще больше зла, чем в империи, и охотно помогают бывшей метрополии возвращать свободные нации назад, в круг колониального рабства.

К слову, разве не это наблюдаем мы сейчас, когда люди, считающие себя патриотами, выступают за присутствие в Украине российских СМИ, потому что они беспощаднее ругают украинскую – но во многом креольскую – власть?

Так что глубоко правы те, кто воюет за нацию одного, украинского языка. Любое официальное двуязычие, любое послабление языкового режима, любой разгул региональных языков может сказаться только пагубно. И русскоязычные креолы должны принять эту аксиому.

Другое дело, что им положено кое-что взамен. Этим «кое-чем» может быть отказ от дискриминирующей идеологии деления нации на «коренных» и «завезенных», от навязывания архаических ценностей и морали, от резких проявлений односторонности в истории. Украинский не должен быть языком, на котором ностальгируют о прошлом или ненавидят настоящее, «национальный язык, писал немецкий социолог Макс Вебер, это язык, на котором мечтают». О будущем.

И еще одно правило настоящего националиста, почерпнутое у историков и философов. Может быть, самое главное. Национализм должен обладать способностью к выборочной амнезии. Это когда помнится и становится нарративом все, что объединяет, и умышленно предается забвению все, что разъединяет.

Когда-то В.Ленин с тревогой писал, что для мирового пролетариата националистическая идеология смертельно опасна, потому что призывает к классовому миру. Следуя его заветам, путинская имперская пропаганда пытается ссорить украинцев друг с другом, сыпя соль на раны давно минувших конфликтов. Ветеранам красной армии она внушает, что их враги бойцы ОУН-УПА, евреям – что их расстреливали в Бабьем Яру украинцы, слобожанцам – что «галичане» выдуманы Австро-Венгрией.

Все эти распри пора забыть. Как забыли мы, что в Первую мировую украинцы убивали друг друга в армиях разных империй, что Скоропадский был врагом Петлюры, и оба воевали за разные ценности с Махно. Давайте не позволим нас разделить прошлым и настоящим. Давайте читать философов. Давайте учиться быть националистами, отобрав право называться этим именем у маргиналов. Давайте беречь страну. Давайте мечтать".