Як символічне змінює політичне, або Чому томос для України важливіший за безвіз та членство в НАТО - Казарін

"НАТО появилось 69 лет назад. Евросоюзу – если мерить от Маастрихтского договора – недавно стукнуло 25. Украина стремится в оба объединения, но кто может сказать наверняка, сколько времени просуществует и то, и другое?" Про це пише журналіст Павло Казарін, передають Патріоти України, і продовжує:

Мы не знаем судьбу шенгенского соглашения. Ему 33 года – и уже сегодня некоторые страны возвращают контроль на национальных границах. Ассоциация с ЕС и безвиз выглядят как победы. Но кто готов поручиться за долговременность обоих договоров?

На этом фоне томос – быть может, самая важная поворотная точка последних четырех лет. Просто потому, что у него нет срока годности. Церковные горизонты масштабнее мирских. И то, что дискуссия об автокефалии апеллирует к событиям XV века – лишь очередное тому подтверждение.

Томос не только закрепляет украинский дрейф от бывшей метрополии. Не только меняет баланс сил в православной ойкумене. Он еще служит тем самым "сэйвом", с которого всегда можно восстановиться.

Можно проиграть противнику или самим себе. Попасть под оккупацию или скатиться в "венесуэлу". Но обнулить точку конфессионального невозврата не сможем ни мы, ни кто-либо еще.

Точно так же обретение автокефалии украинской церковью меняет пространство символического в самой России. И дело не только в вопросе крещения Руси. Нужно понимать, что вся история церковного раскола – это ведь тоже следствие "украинизации" русской церкви.

Историк Николай Каптерев еще в 1912 году писал, что существенным геополитическим фактором, толкавшим Москву на проведение реформы, было "присоединение Малороссии, тогда находившейся в церковной юрисдикции Константинопольского патриархата". Цитата: "В Москве православие малороссов, как и православие тогдашних греков, возбуждало сильное сомнение потому единственно, что церковно-обрядовая практика южноруссов сходилась с тогдашнею греческою и разнилась от московской".

Фактически российское государство ломало через колено свою церковь еще и для того, чтобы унифицировать обряд с Контантинополем и Киевом. Которому, в свою очередь, ничего менять не пришлось. И потому "раскольников" в Украине попросту не было. Украинский греческий обряд всего лишь стал новой нормой для тогдашней России.

Москва любит повторять, что она – Третий Рим. Но эта формула XVI века, авторство которой приписывают монаху Елеазарова монастыря Филофею, тоже не уникальна. Еще за два столетия до этого, сербский царь Стефан Душан и болгарский царь Иоанн-Александр, имевшие родственные связи с византийской династией, точно так же объявляли себя наследниками Рима. А в болгарской письменности встречается идея, что новый Константинополь – это Тырново (столица болгарского государства того времени).

По сути, томос лишает российское государство сразу двух опор. Трудно считать себя Третьим Римом в ситуации, когда Второй доказывает свою субъектность, даруя автокефалию той церкви, ради "переваривания" которой Москва в свое время решила пропустить собственных верующих через мясорубку.

А утрата концепции "Третьего Рима", в свою очередь, выносит на поверхность еще одну важную дискуссию. Например, о том, что российское государство является наследником не столько Константинополя, сколько улуса Джучи. Он же – Золотая Орда.

У того же Карамзина можно найти немало свидетельств того, как именно Москва впитала в себя "монгольские гены". Авторитаризм монарха в этой части континента был намного сильнее, чем у европейских королей. Это тоже было наследием империи Чингисхана, необходимым для удержания разношерстных земель и племен. О феномене которого писал в том числе и Плано Карпини в XIII веке.

Сюда же – обряд самоуничижения перед монархом. В Орде он носил функцию сакрального ритуала. Поначалу киевские князья в ханской ставке даже платили головой за строптивость. Но со временем ордынские обычаи перекочевали и на покоренные земли.

Жесткая иерархичность общества вкупе с идеей "великой державы" – тоже наследие империи Чингисхана. Родившей запрос на сакрализацию государства как сверхценности. Когда подданный – лишь функция для государства, а не наоборот.

Крепостное право. Закрепощение подданных. Отмена самоуправления. Все это стало реальностью уже в постмонгольской Руси. А сакрализация самодержца привела к тому, что сильные институты и идея верховенства закона над властью стали невозможными. В отличие от западной Европы, где, начиная с английской Великой Хартии 1215 года, пусть крайне медленно, но шло движение за иное устройство государственного организма.

Можно понять официальных идеологов российского государства. Выводить преемственность от Византии приятнее и престижнее, чем от улуса Джучи. Но реальность в том, что, заняв территорию бывшего поработителя, Москва унаследовала у него и правила внутреннего общежития. Риторически отсылая себя к Константинополю, постмонгольская Русь в своих политических практиках склонялась скорее к наследию Сарая.

А потому – да. Томос для украинской церкви – это больше, чем история про предвыборное. Это история про то, как символическое меняет политическое. Просто потому, что будущее принадлежит тому, кто обладает монополией на интерпретацию прошлого.