Нав’язливий "приблатненный" гість на чужому святі у Парижі: "Почему Путину не место на юбилее окончания Первой мировой войны", - політичний аналітик

На чужом празднике

Торжества в честь 100-летия со дня окончания Великой войны, известной на постсоветском пространстве как Первая мировая, а в раннем СССР - как Империалистическая, стартуют в Париже 11 ноября, в день подписания Компьенских соглашений 1918 г.

В программе - концерты, выставка Пикассо в Музее Орсе, церемония на Елисейских полях и выступления на первом Парижском форуме мира, который продлится три дня и, по замыслу организаторов, должен стать ежегодным, предоставляя трибуну для "проектов, концепций и инициатив, обеспечивающих конкретное содействие улучшению международного сотрудничества по основным глобальным вопросам, развитию более справедливой глобализации и более эффективной многосторонней системы".

Иными словами, Эммануэль Макрон решил заработать очки на исторической памяти, зазвав в Париж гостей из 98 стран, включая 72 глав государств и правительств, и напомнив миру о далеких временах, когда французы еще умели и соглашались воевать. Вторая мировая война для этого не годится, зато Первая - вполне подойдет.

Остальные европейцы, а также американцы тоже не прочь вспомнить события столетней давности. Великая война эпохальна для европейского Старого Света, США и бывших "белых" британских колоний - Канады, Австралии и Новой Зеландии, словом, для группы стран, ставших впоследствии костяком современной либеральной цивилизации. Прочим приглашенным тоже есть что вспомнить в связи с Великой войной, и эти воспоминания отнюдь не сводятся лишь к разрушению.

И только для России праздник будет омрачен: намеченная "полноформатная" встреча Трамп-Путин не состоится. По версии Кремля - из-за просьбы Макрона, чтобы не перебить собой впечатления от торжеств. По версии же Елисейского дворца. Макрон тут ни при чем - но кто тогда при чем? Может быть, сам Трамп по результатам выборов 6 ноября счел для себя ненужной встречу с Путиным?

Но и российское омрачение тоже будет укладываться в общий строй торжеств. Хотя с формальной точки зрения в ходе ПМВ Антанта победила союз Центральных держав, в исторической перспективе по итогам Великой войны выиграли все, за единственным исключением - России. Только она - одна на весь мир - оказалась в стратегическом проигрыше, несмотря на то, что она воевала на стороне победившей коалиции.

Это поражение имело настолько долговременные последствия, что Москва, отгородившаяся от мира столетие назад, остается в глухой изоляции и сегодня. На парижском празднике жизни она будет лишней и неуместной - как дальний родственник, отмотавший срок, на семейном торжестве - не пригласить не позволяют приличия, но гостю явно не рады и сторонятся его. Впрочем, у Путина на ПМВ и ее историю есть свои, весьма обширные планы.

Великая война в новейшей истории

Первая мировая была не самой кровавой из войн, известных в истории, но стала самой впечатляющей по числу технических новинок и самой масштабной по социальным последствиям. Множество европейских наций обрели государственность, а остальные, включая украинцев, получили вдохновляющий пример.

Четыре крупнейших монархии - Австро-Венгерская, Российская, Германская и Турецкая - прекратили существовать, а пятая, Британская, опасаясь разделить их судьбу, ужалась политически, оставив за собой лишь роль национального символа и стабилизатора, так что даже сменила фамилию династии - с немецкой Саксон-Кобург-Готы на английскую Виндзоры. Проснулись Китай и Индия - два дремлющих гиганта. С распадом Турецкой империи проснулся Ближний Восток.

Потрясение от войны, усиленное пандемией испанского гриппа, накрывшей мир в 1917-1919 гг. и превзошедшей войну по числу жертв (до 100 млн - против 17 млн погибших), сотрясло всю европейскую цивилизацию. Старая культура и идеология подверглись ревизии и критическому переосмыслению.

Пожалуй, ни одна из войн не проявилась столь ярко и зримо в роли локомотива развития всего мира, сметавшего старое и ненужное и открывавшего дорогу новому, так же сильно и зримо, как Первая мировая. И только Россия получила в награду социальную катастрофу и ужасающий в своей безысходности тупик. Почему же так вышло?

Сто лет русского одиночества

Хотя непосредственным поводом для войны стал авантюризм Петербурга, попытавшегося разыграть на Балканах сербскую карту, но упустившего контроль над ситуацией, после чего события пошли вразнос, сошедшая лавина копилась давно.

Интересы глобального капитала вступили в противоречие с монархическим устройством Европы, в то время как монархии стремились в ответ укрепиться внутри собственных границ. Таким образом, призом победителю стали либо демонтаж крупнейших европейских монархий, включая Турецкую, по меньшей мере - приведение их к парламентаризму по британскому образцу, либо откат назад, с общеевропейской редукцией парламентских институтов и укреплением монархических форм правления, включая, вероятно, восстановление монархии во Франции, и изоляцией САСШ.

При таком взгляде на события противостояние Германской и Австро-Венгерской монархий с республиканской Францией и парламентской, хотя и формально монархической Великобританией, с САСШ на втором плане, выжидающими истощения противников и выгодного момента для вмешательства на своих условиях, выглядело естественным. Противоестественным, по причине стратегического проигрыша при любом исходе войны, было только присутствие России в составе Антанты.

Но хотя вовлечение России в Тройственный союз уже программировало ее поражение априори, англо-американской дипломатии все же удалось столкнуть друг с другом два родственных режима, правивших в Москве и в Берлине. Забегая вперед, отметим, что это удалось дважды, и в Первую, и во Вторую мировую войны: сначала в отношении двух монархий, затем - двух вариантов феодального "социализма", нацистского и азиатского, возникших на их обломках. Но и Россия, и Германия при этом получали шанс перейти в следующую фазу социально развития, к экономическому и социальному либерализму. Переход неизбежно был связан если не с разгромом, то, по меньшей мере, с унизительным периодом зависимости. Но другого способа преодолеть барьер между старым и новым не существовало.

Германии это удалось, правда, со второй попытки. А вот российское общество оказалось нереформируемым. Попытки либерализации, предпринимавшиеся в 1917, в 1945, когда СССР, как и всей Европе, было предложено участие в плане Маршалла, и, наконец, в 1991, оказались безуспешны, причем каждая последующая проваливалась с большей легкостью, чем предыдущая. Это дает основания полагать, что и последующие попытки такого рода не дадут результата. Единственным способом реформирования России является австро-венгерская модель: региональный национальный ренессанс с разделом на группу враждующих и конкурирующих друг с другом национальных государств, что и подтвердилось при распаде СССР. Но мир не стоит на месте, и рецепты, действенные в 1920-х гг., в 1990-х работали уже хуже и едва ли будут пригодны в 2020-2030-х. Как следствие, России - по меньшей мере, значительной ее части, предстоит быть поглощенной Китаем и развиваться уже в его составе.

Но в чем причина устойчивости самодержавного устройства России, снова и снова воспроизводящегося? Анализ ситуации приведет нас к русской передельной крестьянской общине как к фундаменту, на котором воспроизводится только монархическая форма правления. Причинно-следственная цепочка проста: социальные отношения в такой общине исключали здоровый индивидуализм и уважение к частной собственности, на которых построена любая демократическая республика.

К 1917 г. доля сельского населения в Российской империи составляла 85%, а большая часть городского, включая рабочих, была выходцами из сел в первом поколении. Дальнейший ход событий показал, что во всех регионах, где в сельской местности преобладали общинные отношения, - а таких было большинство, - демократические эксперименты неизменно терпели крах.

Общинная традиция была затем воспроизведена в СССР, а затем и в постсоветской России. Жесткая регламентация всех сфер жизни, отсутствие даже понятия о неприкосновенности личности и собственности и неизбежная уравниловка закономерно порождали и порождают социальный паразитизм: стремление спрятаться в общей массе и получить при дележе большую долю благ при минимальном трудовом вкладе как наиболее рациональную тактику выживания. Для членов такой общины характерна также готовность делегировать "наверх" право на принятие серьезных решений вместе с ответственностью за них. Все это, вместе взятое, и гонит Россию по замкнутому кругу, не оставляя шанса разорвать его.

1917: развилка истории и точка невозврата

По мере приближения войны к концу, а уже к 1916 г. было очевидно, что капитуляция центральных держав всего лишь вопрос времени, проблемы послевоенного устройства мира вставали все более остро. Романовская Россия, включенная в числе победителей, не устраивала союзников по Антанте. Ее необходимо было либо реформировать, либо исключить из их числа. И потому известие о свержении Николая II было встречено в Париже и Лондоне в целом благосклонно. Тревогу испытало лишь британское королевское семейство, опасаясь, что Романовы могут стать той костяшкой домино, следом за которой начнут падать и другие династии Европы, что, собственно, и случилось. Желание дистанцироваться от свергнутого монарха по принципу "мы не такие" заставило Георга V через своего секретаря, лорда Стэмфордема, неоднократно и настоятельно рекомендовать правительству не давать убежище царской семье в связи с крайней непопулярностью Романовых как в России, так и в Британии. В целом же Февраль, при условии сохранения России в войне, что обеспечивало растяжку Германии на два фронта, устраивал союзников.

Но Временное правительство не смогло удержать контроль над ситуацией. Ему почти не на кого было опереться, причем Керенский и его окружение не сумели рационально использовать даже то немногое, что было в их распоряжении.

Контроль над черноморскими проливами для беспрепятственного хлебного импорта через южные порты, на который по итогам войны претендовал Петербург, противоречил интересам сельских общин Нечерноземья, живших в условиях крайнего малоземелья. Не решала проблемы и земельная реформа, даже если бы Романовы или Временное правительство решились на ее проведение, она лишь ускорила бы назревший взрыв. Большевикам, запустившим ее из популистских соображений, пришлось затем с немалым трудом и кровью отыгрывать ситуацию назад, загоняя крестьян в колхозы - по сути, все в те же слегка подновленные общины.

Впрочем, в ходе войны о реформе не могло быть и речи. Русская армия и без того страдала от массового дезертирства и сдачи в плен, несравнимых по масштабам ни с одной из других воюющих сторон. Объявленная реформа спровоцировала бы дезертирство солдат, стремящихся принять участие в дележе, уже в таких масштабах, что фронт бы рухнул, что и случилось при большевиках.

Единственным выходом из ситуации после провала столыпинской реформы могла бы стать послевоенная индустриализация, способная оттянуть избыток сельского населения в города. Победа в войне совместно с союзниками была способна создать условия для нее, прежде всего в виде финансовых инвестиций, хотя для крестьянства этот процесс в любом случае был бы сопряжен с большими издержками и потерями, поскольку ни в одной стране индустриализация не проходила легко. Но в условиях мирного времени, на волне демобилизации это было бы возможно. Такой сценарий отвечал и интересам среднего класса - квалифицированных рабочих и городской интеллигенции. Именно это сословие, из которого вышла большая часть офицеров военного времени, дольше остальных испытывало патриотический подъем и сохраняло способность сражаться.

Сместив Временное правительство, большевики не имели дальнейшего плана действий. Им нужна была только власть, а российские события они толковали через призму скверно понятого Маркса. Маркс, впрочем, и сам изрядно путался, считая русскую крестьянскую общину, хотя и с невнятными оговорками, точкой опоры социального возрождения России, о чем он писал Засулич в 1881. Ленин же просто плыл по течению, как щепка в бурном потоке: выступая на Первом конгрессе Коминтерна в марте 1919-го, он заявил, что "взятие власти есть дело восстания, его политическая цель выяснится после взятия". На практике это означало, что большевики были вынуждены примирять мессианские планы захвата мира с пожеланиями общинного большинства. В противном случае они не усидели бы у власти.

При этом часть крестьянства, чуждая общинных традиций , и тем более горожане, включая и полукрестьян-полурабочих Ижевска и Воткинска, предпочитали формы самоорганизации, в которых для большевиков не было места. Самым известным примером такого рода является республика Нестора Махно. Это вынуждало большевиков вести с ними борьбу, опираясь на единственного возможного союзника - общинное крестьянство.

И только к концу 20-х, восстановив монархическую вертикаль, в которой они заняли место уничтоженного дворянства, большевики смогли позволить себе начать наступление и на общину, загоняя ее в рамки, существовавшие в Российской империи на исходе крепостного права. Только такой жесткий курс позволял им провести индустриализацию, что было единственным способом удержать власть и в дальнейшем. В свою очередь, это подразумевало выпалывание всех ростков демократии и борьбу с западным влиянием - и к этому, после 20-летнего периода борьбы между интернационалистами-троцкистами и общинниками-сталинистами, и пришел СССР. Репрессии 1937 г. были лишь финальным этапом зачистки - сторонников демократии вне рамок "диктатуры пролетариата" уничтожили намного раньше. Ежов лишь убрал остатки проигравших "интернационалистов", после чего победившие прагматики, неоимперцы и неомонархисты во главе со Сталиным принялись восстанавливать партийную монархию уже совершенно открыто. Номенклатурное новое дворянство; неокрестьянство, согнанное в города, но по-прежнему общинное по своей психологии, названное в СССР "рабочим классом", и, наконец, собственно крестьянство, возвращенное в общинно-крепостное состояние, спроецировали старые отношения на новые условия жизни и образовали прочный союз, основанный на компромиссе, который существует и поныне. Все прозападные элементы, лишние в этом союзе, были загнаны под спуд, а те, кто не сумел спрятаться, - уничтожены. Это хорошо прослеживается и в судьбах пленных, вернувшихся из Германии, где желающие имели возможность получать специальности, изучать языки и проникаться немецкой трудовой этикой, с прицелом на дальнейшее замещение мест, ставших вакантными по причине мобилизации немцев, и в судьбах американцев, как коммунистов-интернационалистов, так и просто контрактников, приглашенных в Советскую Россию для оказания помощи в проведении индустриализации. Вязкое болото общины убило их всех.

Это объясняет как прошлое, так и нынешнее отношение Кремля к исторической памяти о ПМВ. Сразу после нее, когда были еще живы свидетели событий, такая память была для него опасна - в ней неизбежно всплывала развилка возможностей, на которой большевики, стремясь удержаться у власти, совершили поворот в сторону общинной архаики, отбросив и уничтожив все, что давало России даже малейший шанс на европейский курс развития. Зато возврат к официальной российской трактовке ПМВ как "Второй Отечественной" - второй, после войны 1812-1815 гг., совершенный по прошествии времени, способен дать власти мощный идеологический ресурс. К этому ресурсу и присматривался еще Сталин - недаром ему так нравилась "Белая гвардия" Булгакова, хотя Турбины и их окружение - типичные представители русского третьего сословия, уничтоженного большевиками. Но хотя некоторые элементы из этого ряда и были в дальнейшем заимствованы Сталиным, полномасштабное развертывание темы ПМВ для использования в советских идеологических конструкциях он счел несвоевременным и излишним. Свидетели тех событий были еще живы, а эксплуатация "победы" в "Великой Отечественной войне" представлялась более привлекательной.