Історії вимушених переселенців. Як живеться тим, для кого новим домом став Харків (фото)

Про життя переселенців - "внутрішньо переміщених осіб", які в один день змушені були покинути свої домівки і зараз живуть в Харкові, а також про неймовірно важку і таку потрібну роботу волонтерів для цих людей розповідає Гала Скляревська, журналіст "Детектора Медіа" для "УП. Життя", передають Патріоти України.

– Волонтеры? Не, не знаем. Красный крест знаем, – говорит одна из двух девушек, курящая во дворе ДК Строителей, и машет рукой на соседнее здание.

– Они там всем помогают, война же. Вам тоже помогут, – уже менее уверенно добавляет другая, глядя на мою большую сумку.

В Харькове много временно перемещенных лиц, ВПЛ, а по-простому "переселенцев", и человек с пожитками в руках последние три года автоматически причисляется местными к бежавшим от войны. О туристах и командировочных как-то не вспоминают.

Девушки ошиблись не только на мой счет: там, где по их мнению, должен находиться "Красный крест", в действительности находятся как раз волонтеры.

– Не трогай коробку! Там на полторы тысячи евро лекарств! – строго говорит кто-то в одной из комнат.

– А где карематы? Кто-то поехал за карематами? – доносится из другой.

– А занятия английским для детей сегодня будут? А глинотерапия? – спрашивает какая-то женщина.

Я не знаю. Я даже не знаю, как мне найти Катю, волонтера-психолога, с которой у меня назначена встреча.

Появляется энергичная женщина – Женя Левинштейн, одна из организаторов АКЦентра, – и сразу все разъясняется. За карематами поехали – они нужны, чтобы вырезать разноцветную карту Украины для флешмоба за право ВПЛ голосовать; на счет лекарств надо позвонить и их отвезут тем, кто их ждет; глина и английский будут; Катя – за единственной закрытой зеленой дверью, у нее прием и надо подождать.

Харьковчанка Евгения Левинштейн – из самой первой и стойкой волны волонтеров

КАТЯ. ГОРЛОВКА-ХАРЬКОВ. 255 КМ ДО ДОМА

Катя Черепова, как и другие волонтеры-психологи, приходит в АКЦентр раз в неделю – дежурства распределены с понедельника по субботу, в воскресенье – выходной. Сейчас людей меньше, раньше шли потоком.

Вначале Катя, можно сказать, все пропустила: до войны работала в государственном Центре социальных служб психологом, но ушла в декрет и была сосредоточена на другом.

– Когда был Майдан, я конечно, кое-что узнавала, слышала, что люди тревожатся, но меня как-то не особенно прошибало, – говорит она.

После "референдума" стало понятно, что надо хоть на время, но уехать. Катя с мужем-юристом посоветовались и решили перебраться в Харьков.

Девушка всегда мечтала жить в большом городе, в Харькове большое сообщество гештальт-психологов, а Катя как раз гештальтист. Плюс тут же училась ее младшая сестра.

Ключи от квартиры оставили соседям, теплые вещи не брали: "Зачем? Через пару-тройку месяцев все закончится".

– Мне город, конечно, снится, но все реже. Уже идет война, и мне надо обязательно успеть что-то вывезти, – улыбается Катя. Она вообще много улыбается. Для Харькова это непривычно.

– На самом деле, мы все, что могли, потом вывезли, мне было важно это – забрать оттуда как можно больше, – добавляет она.

Девушка считает, что оставшиеся вещи – хорошая метафора того, что произошло с людьми Донбасса: "Многие наши вещи остались там, за чертой, и многие из них невозможно забрать. И не только жилье, а другое – статус, безопасность, связи, отношения, которые были именно там. Я долгое время об этом тосковала. А сейчас тоска превратилась в грусть".

Катя Черепова считает, что войной травмированы все – и даже те, кто ни разу не слышал выстрелов

После переезда Катя с семьей прожили у сестры всего несколько дней, сняли квартиру, муж год работал на стройке. Сейчас работает по специальности – в банке.

Катя же практически сразу включилась в работу как волонтер. Харьковский гештальт- психолог Ольга Кадышева одной из первых собирала группы для кризисной работы с переселенцами – и Катя к ним, как она говорит, "примкнула": посещала терапию как клиент, одновременно проходила обучение на более высокую ступень, и волонтерила.

– Знаете, мне уезжать страшно не было. Но было много стыда. Иррационального. С одной стороны, ты уехал, понимая, что спасаешь семью, ребенка, а с другой стороны – мы ведь рано уехали, еще не стреляли. Те, кто оставались там, нас не понимали. У нас же донбасский нрав: надо дотерпеть до самого конца. Мы такие – люди с вагонетками. Терпим, толкаем, тащим.

А потом, говорит Катя, приобретается новый статус, который сильно бьет по самолюбию, – статус переселенца.

Первой волонтерской организацией, которая помогала переселенцам, была "Станция Харьков" – в ее психологической службе участвовали десятки психологов, включая Катю.

Собственно, ее мобильный и прикрепили к службе психологической помощи. Звонили люди в очень разных состояниях – пьяными, испуганными, в отчаянии.

Однажды позвонил 16-летний мальчик, попросил встретиться и поговорить: его мама подорвалась на мине. В Харьков ее привезли без ног, умирать.

Катя встретилась с ним у метро – Центра, в котором мы разговариваем, тогда еще не было.

– Он говорил, о чем угодно – о друзьях, о том, как уже хорошо изучил Харьков, о том, как он учится – только не о маме, – вспоминает она.

Первой волонтерской организацией, которая помогала переселенцам, была "Станция Харьков" – в ее психологической службе участвовали десятки психологов, включая Катю

Были и дежурства на вокзале – у волонтеров вместе с Госслужбой по чрезвычайным ситуациям был свой пост: через Харьков ехали сотни тысяч людей, многие в шоковом состоянии.

– Поначалу было очень много аффекта – время было такое. Люди ведь почему шли в волонтеры? Чтобы как-то со своим бессилием, тревогой справиться, обратить свой ужас в действие. В какой-то момент они так травмировались этими историями, что им казалось, что только война и есть. Как люди могут жениться, смеяться, когда такой ужас вокруг? Это очень коварная штука – туннельное мышление.

Мы, конечно, работали и с волонтерами. Приходилось объяснять, что важно отдыхать, веселиться, иначе это все просто нельзя выдержать. А психологи друг за другом приглядывали, я прямо горжусь тем, как мы справились – у нас крайне мало людей ушло из волонтерского движения из-за выгорания.

Катя работала и с военными, и с гражданскими, выезжала в мобильных группах туда, где живут ВПЛ.

Жалеет, что сейчас ездит редко. Последний раз она была в серой зоне перед Новым годом – АКЦентр устроил собственную акцию "Олени Святого Николая". Тысяче детей показали новогодние представления и отвезли подарки. Катя была одним из "оленей".

Сейчас у Кати уже есть частная практика: она снимает кабинет в центре города, работает в основном с харьковчанами, и еще читает в школе моделей тренинги о красоте, любви к себе, нарушении пищевого поведения…

Но и в АКЦентр Катя приглашает не только переселенцев: она считает, что война затронула всех.

– Если не осознавать, что война везде, а не только там, где стреляют, если прятать ее – она потом все равно проявляется: головными болями, бессонницей, вспышками ярости на "приезжих".

Переселенцы жалуются ей, что их дискриминируют – то учительница в школе особенно "выделяет" ученика с "не той" пропиской, то риелторы не хотят работать с ВПЛ, то на работу не берут.

Сама она не сталкивалась с предвзятым отношением к себе – и говорит, что люди с травмой слишком остро реагируют на все происходящее.

Я спрашиваю ее под конец разговора, как она справляется с собственными переживаниями.

– Нужно найти смысл во всем этом. Я свой нашла – классическое понимание травмы как ресурса. Ужас, горе – это тоже энергия. От дна можно оттолкнуться, и вынырнуть обновленным.

На двери АКЦентра веселые человечки встречают тех, кто потерял дом. Сюда приходят и харьковчане, и те, кто переехал, заводят новые знакомства, вместо тех, что были оборваны войной

МАРИНА, КИРОВСК (Луганская область) - ХАРЬКОВ, 266 КМ ОТ ДОМА

В АКЦентре, где мы разговаривали с Катей, постоянно что-то происходит.

Есть занятия компьютерной грамотности для взрослых – самому старшему ученику, осваивающему word, ехеl и набор в слепую, 73 года.

Десять компьютеров передали из Силиконовой долины, с гордостью добавляет Инна Ачкасова, одна из основательниц Центра.

Для детей, кроме английского, есть еще Петриковская роспись, арт-терапия, дети что-то сажают, рисуют, играют в настольные игры.

По субботам взрослые собираются на мафию.

В киношколе подростков учат снимать документальные фильмы. В планах – курсы украинского языка.

Многие из волонтеров АКЦентра в 2014 году были организаторами "Станции Харьков". В 2015 году, как это часто бывает, организация разрослась и разделилась на две части: одни остались на "Станции", другие – основали Центр.

Организации постоянно что-то делают вместе, – например, флешмоб в защиту прав переселенцев, которые сейчас не могут голосовать. Марина Воронцова – один из организаторов флешмоба, – приехала на акцию со "Станции Харьков".

Сосредоточенная, она выстраивает студентов, тоже переселенцев, с картой Украины из карематов в сквере, командует, как и куда кому стать, снимает все на камеру, но при этом сама избегает попадать в кадр.

Пока флешмоб репетируют, в сквере появляется человек в плохо сидящем штатском – ходит, присматривается, кажется, даже фотографирует.

Марина все время занята, так что разговариваем с ней на бегу: она почти три года – координатор по поселению "Станции Харьков", она же администратор хостела при "СХ", и еще социальный консультант – помогает решить любые проблемы с документами, да и вообще выступает посредником между государством и потерявшими свою жизнь людьми. Также она единственная переселенка в координационном совете организации.

Пока мы бежим за троллейбусом по разрушенному асфальту, посылая приветы мэру, "крепкому хозяйственнику", Марина рассказывает свою историю.

Инна Ачкасова – ветеран волонтерского движения Харькова. Позади нее Марина Воронцова, соцконсультант "Станции Харьков".

Во время Майдана она бывала наездами в Харькове – по делам, и проведать дочь-студентку. По причинам, ей самой до конца не ясным, пыталась рассказать, что происходит в Харькове на Евромайдане, своим кировским друзьям и родственникам.

– Мне казалось, что я не занимала нейтральную позицию, – ну хотя бы для того чтобы там, в Кировске, не настроить никого против себя. Приходила на площадь и рассказывала в телефон друзьям то, что видела. Я думала, что, таким образом, смогу достучаться до своих друзей, одноклассников, и они поймут, что их обманывают.

Какой бы нейтральной позиция Марины не казалась ей самой, в Кировске довольно быстро ее объявили "фашисткой и бандеровкой", звонили, угрожали в соцсетях, а после того как в Одесском доме профсоюзов погибли люди, стало очевидно, что в Кировске ей небезопасно.

– Целая эпопея, как я маму забирала – она у меня не ходит почти, не видит – диабет. Со мной на тот момент почти никто не общался в городе, я приехать туда уже не могла.

В итоге, нашлась девочка, которая дала мне номер таксиста, он приехал за мамой, вывез в поля, а я уговорила водителя одного частного автобуса вильнуть, и забрать оттуда ее. Она так и приехала – с одним кулечком, все вещи остались там.

Марина говорит, что мамин дом потом сожгли – из мести. Что случилось с ее недавно купленной квартирой, она не знает.

Дом мамы Марины Воронцовой в Кировске сожгли – из мести. Что случилось с ее недавно купленной квартирой, она не знает.

Поначалу Марина работала в Харькове на швейном предприятии – но пришлось уйти из-за проукраинской позиции, которую не разделяло начальство. К тому моменту она уже полгода волонтерила:

– В середине августа 2014 года, когда я пришла на вокзал, там уже был пост "Станции Харьков". Пришла посмотреть – и осталась.

Тогда был самый сложный период – Марина вспоминает, как ночью выгрузился автобус людей, на глазах которых взорвалась впереди идущая легковушка: в ней погибли родственники тех, кто ехал в автобусе.

Водитель даже не остановился – тогда обстреливали зеленые коридоры, – и тела остались на дороге. Люди приезжали в шоковом состоянии, некоторые не одетые – в ночных рубашках, в домашних тапочках.

Марина отвечала за поселение. Поначалу много харьковчан предлагали свое жилье, бизнесмены селили в гостиницы, оплачивали хостелы для тех, кто приехал. Жилья было много, но все равно его не хватало.

В октябре к волонтерам пришел Сергей Мотора. Он – бизнесмен, который вывез свою фирму из помещения, сделал в нем ремонт, поставил кухню, закупил мебель и постельное белье, оборудовал душ, – и фактически подарил "СХ" свой хостел.

Сейчас при полной "загрузке" в него можно поселить 43 человека. По сей день коммунальные услуги и ремонт оплачивает все тот же Мотора.

– Тут же иногда по 16 детей живет, – говорит Марина, открывая мне дверь в хостел. – Тут все ломается ежедневно. Вот если Сергей устанет от нас – куда мы селить людей будем?

В хостеле "Станции Харьков" несколько месяцев живет многодетная семья ромов. Марина говорит, что их никуда не берут – хозяева часто не хотят сдавать семьям с двумя детьми, не то, что с шестью

Сейчас в хостеле живет 16 человек. Пара, совсем недавно выехавшая из Тореза, который теперь Чистяково – в их дом попал снаряд и им негде жить. Молодая женщина беременна, рожать в июне. Муж устроился на СТО.

Когда она описывает, как выбирались, не отрывает глаз от шитья бисером – и руки дрожат так, что слышно, как шуршат бусинки в коробке.

Чтобы зайти в хостел, нужно разуться в прихожей. В помещении чисто, пахнет едой и стиральным мылом. Игрушки, посуда, поделки – все расставлено по местам, дети тихо кучкой смотрят телевизор.

Однако из хостела хочется поскорее уйти – здесь остро ощущаешь, что значит, когда тебе негде жить.

Марина закрывает дверь и ведет меня собственно к "Станции Харьков", она по соседству. Тут на двери не картинки, а строгий выговор.

Объявление при входе на "Станцию Харьков" призывает людей не скандалить

Я спрашиваю, почему так неприветливо. Марина хохочет – она смеется очень заразительно.

– Да разные люди бывают…

За время ее работы на нее даже дважды жаловались в полицию – один раз за то, что она не смогла найти бесплатное жилье кому-то из переехавших.

Для другой семьи волонтеры нашли квартиру, ее обставили мебелью, даже стиральную машину привезли – но мать все равно обратилась в полицию, потому что Марина выставила на фейсбук-страницу "СХ" фото ее детей. Она возмущена тем, что фото "использовали" без разрешения родителей.

– А одна семья, которая жила у нас в хостеле, обещала передать мои данные в так называемую "прокуратуру ДНР", или в их "МГБ", грозились пожаловаться на меня на "Первом канале" в России – им показалось, что мы как-то не так помогли, – Марина пожимает плечами.

С мая по ноябрь 2015 года Марина была руководителем мобильной бригады "Станции Харьков" в рамках проекта УВКБ ООН: семь месяцев каждый день пять раз в неделю они ездили по области, наездили почти 19 тысяч километров.

К ней, как соцконсультанту, за помощью обратились 1100 человек.

– Мне казалось, сойду с ума. А может, и сошла, – снова смеется Марина.

Проблемы у всех разные, иногда – удивительные настолько, что в них трудно поверить.

Например, одна женщина с двумя детьми поселилась в заброшенном доме в селе под Харьковом – сделала ремонт, починила крышу и поставила забор. А потом к ней пришла местная начальница, помахала перед переселенкой какой-то распиской, и сообщила, что дом теперь принадлежит ей, начальнице, а переселенка должна выселяться или отдать ей 15 тысяч гривен.

Женщине помогла "волшебная сила Facebook", утверждает Марина.

– Нас ведь читают все – СБУ, администрация, все службы.

Историю заметили, и претензии местной начальницы испарились.

– Я вот только про флешмоб написала – и нам уже из СБУ звонят, спрашивают, что будет, как и где. Видели, человек приходил? – чуть ли ни с торжеством замечает Марина.

Флешмоб за право голосовать ВПЛ устроили студенты-переселенцы и две волонтерские организации – "Станция Харьков" и АКЦентр

С ноября Воронцова опять волонтер, но в марте открыла свой бизнес – денег катастрофически нет, и нужны какие-то перспективы.

Дочь Марины, еще будучи студенткой, по программе самозанятости переселенцев получила грант на покупку оборудования для киоска с фаст-фудом. Купила на выделенные ей 50 тысяч блинницу, холодильник, микроволновку, все необходимое для работы, арендовала киоск и пекла блины. Но киоск попал под программу сноса МАФов – оборудование пришлось вывезти, бизнес закрылся.

Теперь дочь в Киеве, а Марина, наконец, после долгих мытарств и хождения по кабинетам – настоящий сапожник без сапог, – оформилась как ФОП, арендовала новый киоск, уже в другом месте. И на прошлой неделе сама стала хозяйкой блинного микробизнеса.

Видно, что она очень устала.

– Вы сами-то к психологу обращались? У вас психологическая служба этажом выше, – говорю я.

– Нет, – по-моему, она впервые вообще задумалась о такой возможности. – Помощь мне, может и нужна. Но пока я стараюсь сама себя в руках держать.

ЛЕНА, АНТРАЦИТ-ХАРЬКОВ, 319 КМ ДО ДОМА

На "Станции Харьков" в приемной несколько человек.

Одна женщина просит помощи для мужа с открытой формой туберкулеза.

Вторая пришла не первый раз – у ее родственника лимфома, ей помогают со сбором необходимых документов.

Молодая девушка-волонтер с тяжелыми сумками убегает – кормить детей: одна из переселенок совсем недавно перенесла инсульт, теперь парализована. Дома осталось двое детей – 8 и 14 лет, за ними волонтеры присматривают, пока мама в больнице. Сиделку женщине тоже оплачивают волонтеры из собранных денег – государство, как обычно, ничем помочь не может.

На "Станции Харьков" – большой центр соцпомощи, есть и юридическая поддержка, и психологическая, была даже своя медсестра. Теперь нет, программа помощи лекарствами тоже закончилась. Но люди по инерции звонят и приходят.

Организация даже собиралась перестать принимать гуманитарную помощь – но люди постоянно выезжают, и все время нуждаются в вещах первой необходимости, в том числе, в одежде. Так что склад остался

На первом этаже – регистрация, там же дежурит Лена Синякова – она называет свою работу "скорая первичная помощь".

У Лены медицинское образование, потом она проходила обучение как психолог, но все ее дипломы и сертификаты остались в Антраците, откуда Лена с мужем бежали.

Андрей Синяков, майор запаса, в Антраците работал директором "Укртелекома". Своих проукраинских взглядов не скрывал: здание "Укртелекома" самое высокое в городе, и на нем был поднят украинский флаг – даже тогда, когда на суде, милиции, горисполкоме, в офисе Партии регионов уже висели российские триколоры.

Лена из своей квартиры – как раз напротив всех захваченных зданий – наблюдала, как снимали флаги, как в дверях уазиков местные умельцы прорезали дырки – в них выставляли автоматы. Оружие раздавали всем желающим, в основном приходили записываться в "ополчение" местные безработные.

В какой-то момент в городе стали пропадать люди – их делили по трем категориям: хозяйственники, бизнесмены и политические.

К последним причислили и лениного мужа. 28 июля 2014 года к нему в кабинет пришли вооруженные люди. Увели. Заместитель рассказал Лене, что его забрали "люстрировать через подвал".

– Начался большой грабеж. Отжимали бизнесы, забирали людей. У нас мэра выкрали – пытали его, потом он умер.

Одна женщина из наших хороших знакомых помогала украинским военным – продукты возила. Об этом узнали и тоже бросили в подвал. Но у них деньги были и ее быстро выкупили.

Многие сразу уехали в Киев, а мы продолжали ходить на работу. Я почему-то не боялась. Муж тоже. Потом оказалось, что на него написали донос подчиненные. Записали на диктофон его слова, и передали кому надо.

Оба взрослых ребенка Лены на тот момент жили в Харькове: дочь училась, сын работал в it-компании.

Когда отца забрали, именно ему сказали, что Андрея Синякова собираются расстрелять. И для этого должны отвезти в Горловку, к Бесу. Предлагали его выкупить – за 400 тысяч долларов или в обмен на 400 стволов.

Мэр, уже новый, отказался вмешиваться в "дела политические", в "милиции" заявление о пропаже приняли, но сказали, что искать не будут. Тогда Лена пошла к командиру боевиков Валерию Комарову.

В комнате, вспоминает Лена, в качестве половой тряпки лежал украинский флаг, о него вытирали ноги. И полно оружия – коробки с гранатами, автоматы, десятки стволов. Один из тех, кто там сидел, листал фотографии в телефоне ее мужа.

– А у вас красивая дочь, – сказал он Лене. И она тогда первый раз испугалась.

Комаров сказал, что Синяков враг, и будет расстрелян, но разрешил Лене встретиться с мужем – первый и последний раз за время его плена. Поговорить им не дали.

Лена носила каждый день передачи – еду и чистую одежду. Потом выяснилось, что две недели, пока муж сидел в подвале, его почти не кормили. Не давали спать. При нем пытали и убивали других людей. Его самого били, водили на расстрел.

Лена говорить об этом не может. Плачет, и начинает сначала, снова прерывается.

Из подвала Синяков просто ушел. Из-за наступления армии его не успели отвезти в Горловку, где обосновался Безлер, – местные не хотели ехать туда под обстрелами. Потом в самом Антраците что-то случилось между группировками боевиков – похоже, одни у других украли машину с оружием – и отношения между ними, скажем так, "обострились". Пока шла разборка, в камерах кто-то открыл дверь – в темноте Синяков не смог разглядеть кто. Он дошел до дома. "В очень плохом состоянии", – резюмирует Лена. И снова плачет.

Выезжать нужно было ночью, документов у мужа не было.

– Мы уезжали с двумя сумками, ничего не могли забрать. Один блокпост проехали нормально. А на другом один… – Лена долго подбирает слово, и не находит. – Решил проверить документы и уже шел по салону к нам, но его окликнул кто-то, и он вышел. Так спаслись.

Лена не любит фотографироваться – так что просила поставить фото из фейсбука. Ее муж, Андрей, пишет книгу о своем опыте, и помогает другим ветеранам пережить войну.

Лена – психолог, она-то знает, что такое ПТСР. Знает, почему человек не спит и оставляет гореть свет даже днем. Знает, почему рядом должен лежать нож. Почему кричит, если ненадолго засыпает.

– Я думала, что мы сильные. Мы должны были справиться сами...

В конце концов, кто-то рассказал Лене о психологической службе на "Станции Харьков". Сначала она пришла как клиент. Потом – чтобы пройти тренинги, подучиться работать с подобными травмами. Потом уговорила прийти мужа на сеанс – он очень сопротивлялся.

– Самое страшное ведь то, что его предали. Нас всех предали, – говорит Лена.

Вместе с мужем Лена прошла тренинг "Сердце воина". Это программа реабилитации для ветеранов, главный принцип которой – тренеры также имеют опыт войны и шоковой травмы.

Программа работает в Украине два года – и теперь Андрей уже сам, после прохождения всех ее этапов, помогает другим.

А Лена осталась на "Станции Харьков": встречает приходящих и разговаривает с ними. Потом, по ее рекомендации, люди обращаются дальше либо в соцслужбу, либо она направляет их к психологам.

– Все, кто приехал оттуда, находятся в травме, часто этого не замечая. Они порой в таком состоянии, что плачут, даже когда регистрируются – у людей, лишенных дома, все очень болезненно.

Я сама прошла через это, и мне здесь очень помогли. И теперь я могу этот свой опыт передать – люди открываются тем, у кого есть похожий опыт. Как равный равному. Меня часто спрашивают – вы оттуда?

Оттуда. Лена сама себя поправляет, меняя время с настоящего на прошлое, говоря об Антраците.

– Мы живем там совсем в центре.

И после паузы.

– Мы жили.