"Не пошли мы в церковь и на день Победы никуда не пойду. Морды пьяные эти в ленточках не могу видеть", - мешканка Донбасу

"У художников есть такая техника, я, правда не знаю, как она называется, когда краски на полотно наносятся резкими, сочными, густыми мазками и на картину, чтобы лицезреть все ее нюансы, лучше смотреть издалека… Да, я все еще рисую войну. Словами, мыслями, образами. Чтобы помнили. Чтобы знали", - пише у своєму блозі Олена Степова, повідомляють Патріоти України, і продовжує:

"Но сегодня не рассказ, нет. Сегодня резкие мазки по холсту войны. Мазки из слов, судеб и телефонных звонков. Из мира в войну. Из войны в мир. Из Украины в Украину.

Я пытаюсь шутить, подбадриваю, сдерживая эмоции, подбираю слова, чтобы не ранить. Они не сдерживают. Ни мыслей, ни эмоций, ни слез. Они теперь как-то острее. Они – это те, кто там. Их много. Одни – заложники, вторы – предатели, третьи – коллаборационисты, четвертые – убийцы, пятые – тихушники, постоянно меняющие цвет и мнение, шестые – фанатики, седьмые…

И их нельзя разделить. Они не зерна и не плевела. Они люди войны. Разные. Страшные, добрые, глупые, смешные, сильные. Иногда их мысли тесно переплетаются с моими, иногда вызывают ужас и страх. Но война — это не металл, не пули, нет. Война — это люди.

Люди, которые решают нажать на курок или нет, убить или помиловать, истязать или помочь раненному, быть человеком или наслаждаться животным страхом в глазах жертвы. Люди, которые врут, создавая информационный повод, умалчивают собственные просчеты, люди, которые манипулируют людьми, переписывают историю, подменяют факты и понятия. Война — это люди, а люди не всегда Человеки.

«Не говори мне о Пасхе»

– Христос Воскрес, родные мои! Мира вам и терпения! Как вы там, как погода? У нас тепло!

– Лена, не говори мне о Пасхе. Не надо. Он умер. Он умер давно, и где-то заросла травой его могила, и его тело уже прах. Давно прах, как и его учение, вера в него, как память о нем. Все прах. Вера? – холодный смех в трубке. Сейчас у многих, кто звонит оттуда холодный смех. Он, как мороз обжигает душу, заставляет медленнее течь кровь в венах, притормаживает сердцебиение. – Вера это самообман, вернее, церковь, самообман. Символизм.

Такой же, как серп и молот. Пасхальные праздники?! Слово «праздники» в «ЛНР» теперь, как и само «ЛНР» можно смело писать в кавычках. Впрочем, как и слово «Пасха». Я больше не смогу пойти в церковь. Я не могу видеть, как к церкви подъезжают люди в камуфляже на отжатых авто. Как перед ними молчаливо расступается толпа, пряча глаза, как лебезит перед ними церковный служка.

Из машин медленно выползают колорадные жены, толстые, мерзкие, как самки колорадских жуков. На них куча золотых украшений. Обязательно несуразно высокий каблук, кружева на платье, оголяющие свисающие складки жира и беспорядочная куча цепочек, кулонов разных размеров, сплетенных, как веревка на шее висельника, армада перстней на пальцах. И даже, если водитель без камуфляжа, то выглядеть так в условиях войны и нищеты могут себе позволить только жены «ополченцев».

Я смотрю на них, и мне кажется, что с золота стекает кровь. Вряд ли оно куплено до войны. Многие из них жили от зарплаты до зарплаты, от кредита до кредита. Они несут огромные корзины еды. Старушки, прижимающие к себе маленькие пакуночки из пары яиц и пасхи, отводят глаза. Сыры, колбасы, грудинка, виноград, ананасы, бананы, клубника, бутылки вина… Это то, что уже забыто, забыто на вкус, цвет, запах.

Это прошлая жизнь. Увидеть это, осознать свою никчемность, нищету, поражение, понять свое место в жизни и встретится с ужасающей правдой – они здесь надолго. Не говори мне о Пасхе. Завтра, посвятив куличи, выпив освященного вина, вкусив его тела и плоти, они возьмут оружие и пойдут в бой, чтобы выпустить чью-то кровь и сожрать чью-то плоть. – И помолчав, – А вообще у нас все хорошо. Сегодня тихо, не стреляли.

«Это Демонстрация демонов. А когда-то это был праздник…»

– Леночка, мы в церковь не пошли. А смысл? Слушать молебен о Путине и здравии русских солдат, Боже ж избавь. Если Он и Воскрес, то не здесь, не сейчас. Дай Бог, чтобы хоть у Вас был мир и любовь. Знаешь, мне 68 лет. Всегда радовалась Первомаю, ходили на демонстрации, маевки, субботники, на Парад Победы. Ох, помню, как сейчас: «На площадь выходит коллектив Свердловской швейной фабрики, Ура!»

И мы такие, в косыночках, с веточками абрикос. Всю неделю, будь оно неладно, эти веточки из бумаги вязали по приказу парткома. Ну, выпивали в колонне, пока очереди выходить ждали, но по чуть-чуть. И танцевали под гармошку. И радость какая-то была. И вот сижу, смотрю телевизор, это маевки, парады, красные знамена, и вдруг, внутри, кто-то мне говорит: «Посмотри, это же Демон-страция. Демон… Демон!»

И холодом обдало. И портреты Ленина, Сталина, царя Николая, и Хоругви, и надписи: «Христос Воскресе, слава Сталину!» И не знамена это красные, а кровь. И деда моего кровь, и прадеда, и прапрадеда, села моего погибшего, и мужа моего. Он же от силикоза сгорел, а врачи без взятки ему диагноз так и не поставили. И нам тут говорят, что при Союзе, мол, взяток не было. А что они знают о Союзе?

Не пошли мы в церковь и на день Победы никуда не пойду. Не хочу грех на душу брать, с Демонами на их демонстрации ходить. С внучкой в парк хотела, тоже не пойду. Морды пьяные эти в ленточках не могу видеть. Все испортили, все украли, жизнь, покой, старость, даже память. А могилку неизвестному солдату, ту, что возле дороги, как в село ехать, так и не убрали.

Заросла она. И кто похоронен, не установили. Вот тоже думаю, сколько их неупокоенных лежат. А немецкое кладбище помнишь? Там теперь танковый полигон. На могилках. Их же, еще до войны разграбили. И тоже неупокоенные там души. Вот и лютует смертушка на Донбассе. Вот и Демоны вышли на демонстрации. Смерть-то она, Лена, покой любит, уважение и тишину. Ты за нас не переживай. У нас все хорошо. Сегодня не стреляли. Тихо.

«Страх. По городу ходит страх»

– Настроение? Ты знаешь, мы еще верим, что Он Воскрес, и в нашу Победу, и в то, что… – замолкает. – Спасибо за красивое поздравление, – снова молчание в трубке. – Ну, то, что ты прислала. Нам повторять его нельзя (я отправляла смс «Христос Воскрес – Воскреснет Украина»). Мы и смску стерли. Страшно. Тут так страшно. Тут все боятся.

Страх в глазах, в словах. Все говорят тихо, оглядываясь. Каждый своего. Кто-то боится, чтобы не забрали пенсию украинскую, так как воевал. Кто-то, чтобы русская пенсия вовремя пришла и Путин не переставал платить. Кто-то, чтобы не узнали, что он получает пенсию в Украине и не вырезали всю семью. Кто-то, чтобы нас не забрала Россия. Кто-то, чтобы не вернулась Украина. Кто-то, чтобы не было хуже. Кто-то, чтобы не пришлось бежать. Они, те, кто все это сотворил, бояться ответственности, бросать нажитое, если Путин отступит. Но больше все боятся этих, ну, ты поняла…

Даже те, кто за Россию, всё равно боятся. Мы все боимся. Могут на подвал бросить. Даже стариков. Дед-ветеран пришел в комендатуру, ему отказали в гуманитарке. Гуманитарку-то единицам дают, для показухи, всё же исполкомовские воруют. И, говорят, как начал их чихвостить, кто, мол, воевал, кто победил, кто такой Сталин, что такое СССР. Так его на подвал бросили. Тут так страшно. Везде страшно. Лучше бы сразу всех убило. Одним снарядом.

Ты писала, что война у каждого своя. Леночка, это правда. И страх у каждого свой. Лена, нам очень страшно. Все боятся. Каждый своего. Я боюсь, что откроются язвы на ногах. Лекарств нет. Денег нет. Доктора, что меня оперировал в Луганске, нет. Он уехал в Украину. Отделение закрыли. Вроде бы уже третье. И мужу камни в почках не можем подробить. Тоже уехали все. Я спрашиваю в ко… регистратуре, – смеется. – Чуть по привычке не сказала в комендатуре. Привыкли мы к этому. Комендатура, комендантский час. Вроде бы, – голос едва слышный, – и партизаны есть.

Связь сразу хрипит и прерывается. Перезваниваю.

– Давай о погоде, Леночка. Я хоть голос твой послушаю. Ты рассказывай. Всё, как вы там, как и что растет, цветет. Ой! Это птицы в трубке?

– Это соловьи! – говорю я, сдерживая слезы.

– А можно я просто послушаю? – спрашивает мамина подруга, с которой она проработала 20 лет, оставшаяся там.

– Можно! – я чуть отставляю телефон в сторону деревьев и молчу. Май. Сирень. Распускается акация. Поют соловьи. Они поют оду жизни, вдохновлено, заливисто, самоотверженно, бесшабашно и жизнеутверждающе.

Подношу телефон обратно.

– Спасибо, Леночка! Вот теперь и у нас Пасха. Христос Воскрес! Ты за нас не переживай. У нас все хорошо. Это не страшно жить в страхе. Привыкаешь!

«Торт испекла. Не могу смотреть на красные яйца»

– Ой, так хорошо отметили праздник. Первый раз за войну. И настроение было. Вспоминали. И как на шашлыки ездили. И в Славянск. Как-то взяли и отпустили это всё, страх, войну. Пусть уходит. А куличи эти, паски – не пекла. Торт испекла и пирожки с вареньем. А яйца покрасила. Желтые и голубые. Для себя, понимаешь?! И обычной краской разрисовала. Васильки, одуванчики, абрикосы. Взяла у детей краски и разрисовала. А что? Кто устанавливал правила, как делать писанку? Никто! У меня такие. Не могу смотреть на красные яйца. Как кровь.

Ой, хочешь посмеяться? Хотя! Это уже лучше поплакать. Перед Паской поехали в Гуково, чтобы продукты купить. У нас же цены «народные», ага. В пять раз выше, чем в Гуково. Все, как говорится, для скорейшего вымирания одного народа и обогащения другого. Ну, их! Лена, шесть часов в очереди на КПП туда и шесть обратно. Адище! Все орут. Колорады без очереди с женами. Те в окно факи суют тем, кто в очереди возмущается, дули крутят.

Элита, прости Господи! Шесть часов на таможне между «ЛНР» и Россией. И это для тех, кто голосовал за то, чтобы в РФ без таможни ехать, ага! И для тех, кто «мы с русскими одна страна – один народ», ага! Пропускают, правда, в Россию и по паспортам «ЛНР». Но только когда нет ОБСЕ. Санкций боятся. Наши колорады орут: «Не за это воевали. Одна страна. Отменяй таможню.

Путин нас признал». А им в ответ: «Будете орать, закроем границу!» – и танк, как ты писала «последний аргумент российского таможенного законодательства» на КПП. Приехали мы в Гуково, а там, в магазине термонаклейки на яйца с церквями, Гундяевым, Сталиным, Лениным, Путиным и с серпом и молотом. Извини, мы тут пуганные, я не смогла сфоткать, страшно. Но, чуть не стошнило. И всё! Яйца не крашу. Нет! Крашу, но в желтый и голубой. А муж такой мне: «Зря не купили. История! И я б Путиным по Сталину лупанул. И чистил бы долго. Чтобы отдирать их рожи по кусочкам».

А я ему: «А есть потом продукт как? Это же, фу!» А вот что не купили, жалею. Просто от мерзости мозги отшибло. Да, что заметила. Русские, ну, гуковчане, шарахались от этого безумия. Не покупали. Гребли только наши, в смысле свердловские, «новороссы». Думаем, до красной горки еще съездить в «братскую единую с рану», тогда точно куплю эту мерзость, исключительно для истории.

«Спасибо, Господи, за войну»

– И тебя, Леночка с праздником. Хотя, – вздыхает, – какой праздник. Ни стол накрыть по этим ценам. Ни на природу съездить – везде мины и армия. Ни поговорить по душам – у каждого свой камень за пазухой. Разделила нас война. Вот все думают, что с Украиной. Ну, что теперь Донбасс от Украины отделен. Мы тут разделились.

Ох, и сильно. Иду по парку с внучкой. Смотрю, молодежь сидит на скамейке, орут, маты, мусор вокруг. Это «новороссы», Леночка. Это то, что война оголила, увидеть заставила. А вот идет пара и оглядывается. Думаю, что же они высматривают. Урну увидели на другой стороне аллеи. Обошли цветник и выбросили мусор. Я им в след: «Господи, сохрани этих людей, и дай им жизнь и мир, и счастье!”

Или поп, вот наш. Рожу за войну отъел, мама дорогая. Машину ему ополчение подарило. Джип. Отжатый. Собирает на восстановление храма в селе, где-то в Новоайдарском районе, разрушенного укропами. Мол, семья его знакомого попа того, из села, чудом спаслась. Храм разрушен. Укропы бесчинствовали. Сейчас ополчение все село заново отстроило. А укропы всех убили. Всех распяли. А кто-то из прихожан ему на весь храм: «Прости, отец духовный, а село-то за 34 км от линии фронта и ополчение его никогда не освобождало, куда денежка идет?» И смотрю, по храму народ тихо, почти внутри себя улыбается. Ага! Это наши!

Леночка, а на Паску людей в храме мало было. На службе, ты же помнишь раньше, даже не помещались. И молодежи всегда много. А сейчас! Одни бабульки, военные. Даже, если в футболке и брюках, вижу – военный. Люди не хотят идти в церковь. Ее у нас как-то много стало. И слишком приторно. Хочу на праздник в себе побыть. В тишине. Без «русских освободителей», православия, церкви. А здесь это только внутри себя можно сделать.

Телевизор – пропаганда войны и церкви, а еще Путина. А еще почему-то, когда смотришь телевизор, хочешь умереть. Какое-то насилие смерти. Умрем за Путина, за Ленина, за Россию, за Сталина, за православие. Умрем! И потом, как эхо в голове «умрем». Сердце стынет. Я радовалась, когда пришла демократия, независимость. При СССР же в церковь нельзя было ходить. А тем более при Сталине. При Украине дорогу к вере открыли, к Богу, к храму. А «ЛНР» нам снова лязгнула засовом на дороге к вере. Нет, нет, церкви работают, что ты. Идти туда не хочется. Это, как смотреть русское телевидение. Голова болит и хочется плакать от безысходности и умереть.

Вот так и живем, и ходим по городу. Смотрим друг на друга, чтобы хоть по взгляду понять, кто перед тобой – свой, чужой… Война всех оголила. Мразь сняла личину и стала тем, кем была. Мразью! Иногда говорю: «Спасибо, Господи, за войну!» Я столько Людей для себя открыла и стольким к себе дорогу закрыла. И сижу теперь в интернете, благо, что работает, и внуки продвинутые, – смеется,– смотрю на фотографии Львова, Тернополя, Киева, нарциссы зацвели, заповедники, церкви, замки, люди в вышиванках, улыбки. Вот оно! И буду жить! И поедем с внуками по всей Украине! Это же, какое счастье ехать, видеть небо, солнце и не бояться блокпоста, ополченцев, мин и людей.

* * *

…Тонкая грань между Верой и верой. Тонкая грань между Человеком и человеком. Тонкая грань между Словом и словом. Эта грань оголяется, когда боль, когда война. Есть такая икона «Неопалимая Купина». Это теперь о нас, о тех, кто, пройдя войну (не только на фронте, но и в тылу, в оккупации) увидел эту грань и прошел по ней, изрезав душу, тело, напитав землю слезами и кровью. Каждая приходящая эпоха дарит нам символы. Теперь, увидев их через грань войны, мне кажется, что они излишни. Вера не требует символизма, Любовь требует искренности, а быть Человеком не обязательно быть Героем.

И эта война была нужна. Чтобы Христос Воскрес не только раз в году, чтобы торжество Веры не отмечалось шашлыками и битым стеклом на лесных полянках. Эта война была нужна, чтобы для утверждения Веры Человеку был не нужен символ. Сама жизнь, сам Человек и есть символом этой жизни.

Да, это удивительное чувство, жизнь! Жизнь стоит того, чтобы любить, улыбаться, созидать. Быть Человеком не только на службе в Храме, а в быту, каждый день, повторяя подвиг Любви к миру.

И тогда не будет войны. Потому, что не кому или незачем будет лгать. И в лесах, и на пляжах можно будет свободно бегать, не боясь поранится о битое стекло, оставленное теми, кто мнит себя царем природы. И ездить можно будет смело, наслаждаясь дорогой, встречами, общением, не боясь, что из-за поворота выедет мирный танк, или твою машину заберут православные ополченцы.

И леса будут. Их некому будет вырубать в погоне за призрачным богатством. И добыча янтаря (угля, золота, газа) не будет бедой. И будут школы с украинской не переписанной в угоду партии историей. И память, и благодарность, и скорбь к прошлому будет искренней, как искренней будет вера в будущее. И изменится мир, страна, мы. Мир стоит того, чтобы Любить!"